– И что вы собираетесь делать? – Черт возьми, я должен получить ответ! – Пытать меня? Все равно ничего интересного не узнаете.

– Пытать, говорите? – Уэверли держал в руке сложную хромированную штуковину – вроде щупа, но с мигающими датчиками. – Признаться, это было бы забавно. Такого садиста, как я, поискать. Но в данном случае не вижу ни малейшего практического смысла причинять вам боль. Мы прокачали вашу память, так что знаем, о чем вы можете рассказать под пыткой.

– Блефуете.

– Ничуть. Мы просили вас представиться? Если помните, нет. Но мы знали, что вас зовут Таннер Мирабель, верно?

Он наклонился ко мне. На его голове пощелкивали и жужжали линзы, поглощая визуальную информацию в невесть какой зоне спектра.

– Вообще-то, мы не знаем, что нам нужно, господин Мирабель… Полагаю, вас действительно так зовут. Я вижу путаные следы воспоминаний – к некоторым пластам вашего прошлого не подступиться. И это отнюдь не располагает доверять вам. Согласитесь, наша подозрительность небезосновательна.

– Меня только что оживили.

– Ах да, ледяные нищенствующие. Обычно они выполняют свою работу превосходно. Но с вами эти ребята дали маху, их мастерства оказалось недостаточно, чтобы восстановить всю картину.

– Вы работаете на Рейвича?

– Вряд ли. Даже не слышал о нем никогда.

Он вопросительно глянул на Сибиллину. Женщина постаралась сохранить бесстрастный вид, но все же удивление промелькнуло – на миг расширились глаза. Похоже, она действительно ничего не знает о Рейвиче.

Что ж, в это даже можно поверить.

– Ну ладно, – сказал Уэверли. – Пожалуй, я смогу сделать это качественно и чисто. Хорошо, что у него в голове нет имплантатов, способных мне помешать.

– За дело, – сказала Сибиллина. – Черт побери, у нас нет времени – ночь на исходе.

Уэверли что-то поднес к моему виску, и я ощутил, как холодный металл вдавился в кожу. Затем услышал щелчок спускаемого курка.

Начальник службы безопасности стоял перед пленником, изучая его, как скульптор изучает свою работу на стадии предварительной модели – удовлетворенный результатом усилий, но отчетливо представляющий всю сложность задачи. Сделать нужно еще немало, и ошибок быть не должно.

Небесный Хаусманн и диверсант были наедине – почти наедине. Пыточная камера находилась в отдаленном полузабытом закоулке корабля. Сюда вела железнодорожная ветка, которая, по общему мнению, давно вышла из строя. Небесный собственноручно оборудовал камеру и соседние помещения. Чтобы поддерживать нужный состав воздуха и температуру, пришлось подключиться к системам жизнеобеспечения корабля при помощи вспомогательных трубопроводов.

В принципе, тщательная проверка потребления электроэнергии и воздуха могла бы выявить факт существования этой камеры, однако первым должностным лицом, к которому поступило бы соответствующее донесение, был сам Небесный.

До сих пор такого донесения не поступало – и вряд ли секрет когда-нибудь будет раскрыт.

Пленник был распят перед Небесным на стене и обвешан аппаратурой. Из черепа торчали нейрошунты, которые создавали связь с контролирующими имплантатами, спрятанными у него в мозгу. Эти имплантаты были чрезмерно грубы даже по меркам химериков, но они выполняли свою задачу. В основном они были внедрены в височную долю мозга, связанную с глубокими религиозными переживаниями. Когда-то при электрическом раздражении этой области эпилептики сообщали о снисхождении на них благодати; имплантаты предназначались для того, чтобы подвергать диверсанта легкому воздействию подобного рода. По-видимому, именно так прежние хозяева управляли им, воспитав слепую преданность жестокой цели.

Теперь через те же каналы им управлял Небесный.

– Знаешь, о тебе уже никто не вспоминает, – сказал Хаусманн.

Тяжелые веки поднялись, приоткрыв налитые кровью глаза диверсанта.

– Что?

– Похоже, весь корабль решил спокойно забыть о твоем существовании. Каково это – быть стертым из памяти общества?

– Ты помнишь меня.

– Да. – Небесный кивнул в сторону бледного, с гладкими обводами существа, которое плавало в емкости из зеленого бронированного стекла на другом конце комнаты. – И он тоже. Но двое – это не так уж много, верно? О тебе помнят только два палача.

– Это лучше, чем никто.

– Другие, конечно, подозревают.

Констанца… единственная серьезная помеха.

– Вернее, подозревают, только когда вспоминают о случившемся. Все-таки ты убил моего отца. Разве это не дает мне моральное право пытать тебя?

– Я не убивал…

– Нет, убил.

Небесный улыбнулся, стоя у наскоро собранного пульта управления, позволяющего ему «разговаривать» с имплантатами диверсанта, и праздно поглаживая черные круглые верньеры и застекленные аналоговые циферблаты. Он сам смонтировал это устройство, собрав детали по всему кораблю, и назвал его «ларцом Господа Бога». Разве не приводило оно убийцу в блаженство сродни религиозному? Вначале Небесный пользовался «ларцом Господа Бога» исключительно для причинения боли, но позже, сломав диверсанта, взялся переделывать его личность с помощью выверенных доз нервного экстаза. В данный момент височная доля пленника подвергалась лишь минимальному воздействию. В этом неопределенном состоянии он не испытывал благоговейного страха перед Небесным и начинал рассуждать в духе агностицизма.