Шрифт:
— Почему же вы не оставляете мне свои бумаги? Те, что надо переводить?
Наступила пауза.
Несколько секунд Бахрам колебался, но спокойная решимость, прозвучавшая в голосе женщины, взяла верх над его сомнениями.
Он кивнул головой Наджибе. Та быстро расстегнула ворот шерстяной кофты, надетой поверх пестрого ситцевого платья, вынула из-за пазухи небольшую пачку бумаг, перевязанную шпагатом, и протянула дяде.
Бахрам положил листовки и брошюры на бархатную скатерть и вернулся к двери.
Лалезар взяла пакет со стола, подошла к комоду, стоящему под портретом мужа, отодвинула нижний ящик и спрятала литературу в глубине его, среди белья.
— До свидания, Лалезар-ханум! — сказал Бахрам с порога. Теплая волна захлестнула его сердце.
Проводив гостей, Лалезар-ханум вернулась в комнату, достала из комода одну из брошюр, прикрутила фитиль лампы и принялась внимательно читать.
Брошюра призывала угнетенных, обманутых людей сражаться за свободу, разбить цени рабства, стать хозяевами своей судьбы. Кое-что из прочитанного было ей хорошо знакомо. Покойный муж часто рассказывал Лалезар-ханум волшебную сказку о том времени, когда жизнь на земле станет удивительной и прекрасной.
Ей вспомнилось, как она не раз плакала, умоляя мужа порвать с тифлисскими друзьями, как он однажды, вытирая платком слезы на ее глазах, сказал:
"Жизнь моя Лалезар! Поверь, самое большое счастье для меня — это увидеть людей счастливыми и свободными. Ради этого я готов пойти на любые пытки и страдания. Борьба не обходится без жертв. Может случиться, и я сложу голову на этом пути. Но страха нет в моем сердце. Если сегодня я погибну, другие продолжат мое дело. Лишь бы только не погас факел освободительной борьбы. Рано или поздно люди донесут его до конечной цели!"
Да, Ордухан был прав! Вот его уже нет, но другие люди продолжают начатое им дело. И кто? Могла ли Лалезар предполагать? Простой кузнец, малограмотные рабочие табачной фабрики…
Да, она ошиблась, думая, что смерть мужа означает конец всему. Не преследования пристава, а именно это ее заблуждение, ее растерянность и одиночество, поселившиеся в доме после кончины Ордухана, послужили причиной того, что она не искала связей с людьми, близкими по духу ее мужу.
До глубокой ночи переводила Лалезар-ханум на родной язык принесенные Бахрамом брошюры. Ровные, крупно написанные буквы, нанизываясь одна на другую, вырастали в слова, затем в строчки, в страницы…
Проснувшись утром, чтобы идти в школу, она испытывала такое ощущение, будто родилась заново. Жизнь опять стала прекрасной, полной глубокого смысла. Черное траурное покрывало одиночества, отгораживающее ее от людей, было разорвано в клочья, и она, как узник, вырвавшийся на волю из мрачной темницы, с жадностью вдыхал свежий воздух.
Прошло несколько дней.
Они опять встретились с Бахрамом. Кузнец сообщил ей, что рабочие табачной фабрики Гаджи Хейри читают ее листочки и у них открываются глаза на жизнь. Листовки переписываются и размножаются.
Внешне Лалезар оставалась спокойной, но сердце у нее взволнованно и сладко билось. "Жаль, что ты никогда не узнаешь об этом, Ордухан!"
С прибытием в город Особого Лебединского батальона Лалезар-ханум стала часто задумываться над судьбами матросов-штрафников и по крупицам собирала все, что можно было узнать об их жизни.
Глава девятая
Высоко на обрыве, у старой водяной мельницы, сидел солдат и играл на гармошке. Унылая русская песня разносилась по берегу, заглушая шум быстрой кавказской реки.
Почерневшее от времени и воды деревянное колесо стояло неподвижно. По пятницам мельница не работала. Но народу возле нее собралось сегодня порядком. Это была первая сходка, организованная Бондарчуком и Бахрамом, в которой принимали участие и солдаты-партийцы, и члены местной организации социал-демократов. Решили сообща прочесть только что присланную из Тифлиса марксистскую литературу.
Гармонист, сидевший на обрыве, получил задание: предупредить собравшихся в случае появления какой-либо опасности. Грустная старинная мелодия никак не вязалась с решительными энергичными словами, произносимыми в этот час на старой мельнице. Но все знали: пока звучит гармонь, можно ничего не бояться и спокойно вести разговор.
Прошло больше часа. И вот песня вдруг оборвалась.
Бондарчук, читавший брошюру, умолк и тревожно посмотрел на Бахрама. Все прильнули к щелям в ветхой дощатой стене.
У Виктора похолодело сердце: на обрыве рядом с гармонистом стоял городовой.
— Надо уходить, — шепнул он товарищам.
— Верно, — поддержал его Демешка. — Выследили" сволочи?
Дружин сжал кулаки:
— Проклятая мышеловка! Ничего не поделаешь. Айда в заросли, ребята!