"Бедняга! — казалось, говорили его глаза. — Ну как тебе не посочувствовать? Господь не только наделил тебя непрезентабельной наружностью, но, видать, и умом обидел. Как ты жалок, несчастный!"

Открылась дверь, вошел чиновник с пакетом под мышкой и уставился поверх очков на начальников, стоящих в весьма странных позах. Видя, что пристав не обращает на него никакого внимания, он пробормотал что-то в свое извинение и попятился к выходу. Едва чиновник скрылся за дверью, Добровольский отошел от окна и встал посреди комнаты.

— Смею заверить вас, господин пристав, что ваши разбойники и беглецы, скрывающиеся в горах, в настоящий момент не представляют для нас никакой опасности. — Он откашлялся. — Нам не составит особого труда схватить их и вздернуть на виселице. Но что толку? Можно ли такими мерами пресечь появление вот этих листовок? Нас беспокоят именно они. Поймите, вас и меня могут предать военному трибуналу не за головорезов, живущих в горах, а вот за эти самые листовки! Они страшнее бацилл чумы. Вот о чем надо думать!

Скрипнула дверь. Появился щегольски одетый адъютант подполковника и протянул ему украшенный сургучными печатями пакет.

По-видимому, подполковник давно ожидал этот пакет. Оборвав свою речь, он нетерпеливо вскрыл конверт и начал читать. Лицо его сделалось еще более суровым. Свернув пакет вдвое, он сунул его в карман, натянул перчатки и бросил адъютанту:

— Пошли.

Быстрым шагом направившись к двери, он на пороге остановился, обернулся к приставу и, вместо того чтобы попрощаться, спросил:

— Как здоровье Тамары Даниловны?

— Благодарствую, неплохо… — нехотя ответил Кукиев.

— Передайте ей мой поклон.

Добровольский вышел. Адъютант кивнул головой приставу и тоже исчез за дверью.

Кукиев разгладил усы, иронически усмехнулся и медленно опустился в свое удобное мягкое кресло.

Дружин сидел, привалившись боком к большой куче свежескошенной травы. Рядом потрескивал маленький костер, Тонкие, пляшущие язычки его озаряли желтовато-красным светом заросшее щетиной лицо Дружина. Ввалившиеся глаза освобожденного из-под ареста солдата не были освещены, худое, со впалыми щеками лицо его избороздили морщины, которые при свете костра казались еще более глубокими. Он казался сейчас пожилым человеком. В руках у него была палка с рогулькой на конце, которой он помешивал угли в костре.

По ту сторону костра, скрестив ноги, сидел Гачаг Мухаммед. На земле между ногами лежала его лохматая папаха. Большая бритая голова атамана была опущена на грудь. Сощурив глаза, он смотрел на яркие угли и лишь изредка, вскинув густые длинные брови, поглядывал на Дружина. Другие гачаги спали вокруг костра в самых причудливых позах. Один, лежа на боку у зарослей ежевики, храпел на всю поляну.

Дружин, видя, что Мухаммед молчит, прилег на землю, скрестив руки под головой. В темной бездне неба мерцали веселые звездочки. Вот между ними стремительно пронесся метеор, вычертил по небу огненную дугу и погас.

Из груди Дружина вырвался вздох. Гачаг Мухаммед поднял голову и пристально посмотрел на него.

— Сдается мне, брат, тоскуешь ты по дому и семье, — сказал он с ласковой усмешкой. По-русски он говорил довольно свободно.

Не меняя позы, Дружин опять вздохнул.

— Нет, друг, ошибаешься, сейчас мои думки не про дом.

— А почему так тяжело вздыхаешь? Или какое другое горе у тебя?

Дружин перевернулся со спины на живот и, подперев подбородок ладонями, взглянул на Мухаммеда.

— По товарищам скучаю, — сказал он. — Тяжело вдали от них. Три года делил с ними хлеб-соль, в походах грелись под одной шинелькой, плечом к плечу не раз смерти в лицо смотрели — все вместе. А теперь они там, а я здесь, один… Тяжело, друг…

Мухаммед расправил широкие плечи и жадно втянул в легкие сырой лесной воздух.

— Не грусти. Ты хоть и один, зато свободен.

Дружин с печальной усмешкой покачал головой:

— В одиночестве нет свободы. Отбившуюся от стада овцу волк загрызет без труда. Нравится мне одна ваша восточная притча — ты ее наверное знаешь. Молодой парень встретил мудрого старика и спрашивает, в чем суть непобедимости. Старик в ответ протянул ему пучок хворостин и предложил разом переломить. Парень взял хворостины, но, как ни старался, сломать не мог. Старик и говорит ему: "Теперь разъедини хворостины и переломай по одной". Парень без труда сделал это, сломал хворостины и побросал ни землю. — Дружин умолк.

— А дальше? — спросил Мухаммед.

Дружин взглянул на звездное небо и опять вздохнул.

— Вот и все, — ответил он, помедлив. — Старик ничего больше не сказал, пошел себе своей дорогой. Ты этой притчи не слыхал?..

Мухаммед покачал головой.

— Нет. И очень жалею, что не довелось раньше услышать.

Он взял лежащую рядом головешку и начал ворошить ею костер. Пламя ярко вспыхнуло, осветив темное, заросшее лицо атамана и его большие задумчивые глаза.