Копыта коней звонко цокали по камням в пересохших руслах горных речушек.

Гачаг Мухаммед ехал впереди отряда. Скоро сухие русла перестали попадаться, начался подъем. Преодолев его, всадники вступили в густой лес, перерезанный надвое шоссейной дорогой. Подступавшие к ней с обеих сторон исполинские грабы сплетались наверху зелеными кронами.

Бледная, предрассветная луна еще не ушла за кромку леса, но на дороге было темно. Гачаги залегли с двух сторон по ее обочинам, спрятавшись за стволы деревьев.

Мухаммед, собираясь вздремнуть, лег на полянке чуть поодаль. Он лежал на спине. Терпкий запах лесной сырости щекотал его ноздри. Но сон не шел к нему.

Вдруг послышался голос одного из гачагов:

— Едут!

Мухаммед вскочил и, раздвигая кустарник, вышел к обочине. К нему подбежал Вели, лежавший в засаде у самого шоссе, и сообщил, что по дороге едет пустой фаэтон.

— Пропустить! — коротко бросил Гачаг Мухаммед, махнув рукой.

Его люди опять залегли за деревьями. Некоторые курили, разгоняя дым рукой, другие дремали.

В просвет между кронами деревьев заглянула луна. Стук лошадиных подков и скрип рессор слышались все ближе. Фаэтонщик мурлыкал песню.

Расул зашептал:

— Клянусь аллахом, это фаэтон Гаджи Хейри. Вот здорово, попал в наши руки!..

Расул зло сплюнул и, не дождавшись ответа, выскочил на дорогу, вскинул винтовку, угрожая сидящему на козлах кучеру.

— Стой!.. Эй, ты!

Кучер натянул вожжи.

— Говори, это фаэтон Гаджи Хейри? — спросил Расул.

— Его самого… — послышался глухой от испуга голос возницы.

— Куда же шайтан несет его ночью? А?.. Сам-то внутри?

— Нет его.

— Где же он?

— Где человеку быть ночью? Ясно, спит себе дома.

Расул, повернув прикладом вперед, хотел было ударить фаэтонщика. Но один из гачагов схватил его за руку:

— Чего привязался? Отпусти, пусть едет с богом.

Расул втихомолку выругался и, вытянув голову, заглянул внутрь фаэтона.

— Говори, что везешь?

— Ничего.

Расул опять поднял приклад и зло зашипел:

— Говори, подлец, не то язык вырву. Надуть нас хочешь?! Отвечай! Ну!

Фаэтонщик и не пошевельнулся. Он помолчал, потом сказал:

— Какая мне польза врать? Я же говорю: ничего не везу. У Гаджи в Балакенде друг живет, за ним и еду. Не веришь — загляни в фаэтон, сам убедишься.

Расул пошарил рукой по сиденью фаэтона. Пальцы его коснулись мягкого ворса ковра. Не обнаружив ничего другого, он опять нагнулся, пощупал еще раз коврик, затем резким движением сдернул его с сиденья.

— Славная вещичка! — засмеялся гачаг. — Давно мечтаю о мягкой подстилке. Сон будет куда приятнее. — Расул встряхнул коврик и расхохотался: — С поганой овцы хоть шерсти клок! Теперь можешь ехать за своим гостем. Пусть он простит нас, — ему не придется ставить ноги на мягкий ковер. Ну, говори: аминь!

Фаэтонщик молчал.

Расул заскрипел зубами. Стоящий рядом с ним гачаг, почувствовав, что Расул может сейчас натворить чего-нибудь, крикнул кучеру:

— Чего ждешь?! Гони!

Щелкнул кнут. Колеса заскрипели и покатили по мягкому грунту, прикрытому сверху полусгнившей листвой.

Расул погрозил вслед фаэтонщику кулаком.

— Передай своему Гаджи: при встрече сочтемся! Сведем с ним счеты раз и навсегда. Не видать ему от нас пощады!..

Фаэтон удалялся по узкой, обсаженной грабами дороге, затененной сверху густой зарослью ветвей.

Кто-то из гачагов сказал Мухаммеду, что Расул останавливал проезжий фаэтон.

Атаман в гневе поднялся и подошел к Расулу.

— Опять грабеж?! Сейчас же догони фаэтон и верни что взял!

Расул сделал шаг вперед и развернул на лунный свет коврик.

— Вернуть никогда не поздно, — сказал он тихо, — только… Неужели тебе не жаль стелить такую вещь под ноги Гаджи Хейри, под его плевки?!

На коврике была изображена сценка из поэмы "Лейли и Меджнун": Меджнун среди зверей; по краям были вытканы строки из поэмы Низами.

Однако гачаги были удивлены не столько изяществом коврика, сколько видом Мухаммеда. Тот молча, словно в оцепенении, смотрел на коврик; лицо его вдруг сделалось грустным. Гачаг будто находился во власти колдовских чар, лишивших его дара речи и превративших в истукана.