— Теперь я полагаю, что да.

С помощью такого откровения Ясень, конечно, сумел увести разговор от Якубовского.

— Ты узнал что-то новое?!

— Да. Генерал Трофимов застрелился.

Я стала мучительно вспоминать, кто такой генерал Трофимов. Но Сергей уже пояснял:

— Это он один что-то знал тогда об убийстве Чистяковых, но в восемьдесят седьмом отказался говорить, напустив жуткого тумана, ты должна это помнить. Так вот, неделю назад он сам позвонил мне и предложил встретиться, чтобы «поболтать об одном старом деле, которое интересовало меня раньше». Он не назвал ни одного имени, ничего конкретного, а вечером того же дня застрелился. Я позвонил Дедушке и спросил про Трофимова и Чистякова, а Дедушка сказал буквально следующее: «Забудь про него. Трофимов был верным псом Андропова». И в голосе его отчетливо слышались ненависть и страх.

— Страх? — переспросила я удивленно.

— Бля буду, — выдохнул Ясень. — Настоящий животный страх.

Я посмотрела на него грустно и после паузы сказала:

— Тебя, наверное, скоро «коронуют». Не знаю, как по части воровского кодекса, но лексикон ты уже хорошо усвоил.

— Клянусь, он чего-то боится, — подредактировал Ясень самого себя. — Ты права. Верба, против Дедушки кто-то играет по-крупному. И очень давно. Трофимов, конечно, не застрелился. Его убили. В твоей излюбленной терминологии мы можем назвать убийцу Седым. Дедушка, конечно будет сам расследовать это дело. Оно для него настолько интимное, что даже меня он не хочет посвящать ни в какие подробности. Надеюсь, довольно скоро мы узнаем всю правду, а пока ясно одно: благодаря Машке Чистяковой тебе довелось прикоснуться к чему-то исключительно важному для самого Фернандо Базотти.

Ясень помолчал.

— Думаю, что с отцом Машки его связывает нечто очень давнее, еще из тех времен, когда он не только не был Дедушкой, но даже не учредил своего фонда. Вот как мне кажется. А дальше думай сама. С чего ты, собственно, решила, что Анатолий Геннадиевич Чистяков — хороший человек? Помнишь, ты хотела убить их всех: от Куницина до Чебрикова, и Малин был где-то посередине? Ты сама мне рассказывала. Так разве полковник Чистяков не был посередине между стукачом Гинатуллиным и Генсеком Андроповым? «Не знаешь — спроси у Ясеня», — учил нас Тополь. Правильно учил, если бы только еще этот чумовой Ясень всякий раз отвечал, когда его спрашивают.

— Сережка, — зашептала я, — Сережка, какой же ты молодец! Что бы я делала без тебя, скотина ты небритая! С твоей-то уникальной башкой можно любые горы свернуть. А ты сачковал так долго… Поехали в Москву. В декабре мне сделали дырку в плече. Это плохо. Везение действительно кончилось. Я больше не хочу испытывать судьбу. Не хочу… А ты, значит, снова будешь помогать мне? И мы распутаем наше главное дело?

— Конечно, распутаем, — шептал он, — конечно…

Это было в Пяндже. На погранзаставе. Ночь была тихой-тихой, теплой-теплой и очень звездной. И мы точно знали, что здесь нас никто не подслушивает.

Глава десятая

Короткий, хоть и весьма болезненный приступ демокардии больная пережила. Ноги и руки слушались еще плоховато, но глаза уже смотрели строго вперед, а всеслышащее правое ухо держала старушка востро. Особенно хорошо помогли регулярные инъекции гэбэмилицина и партоцекамола с параллельным применением мощной красноарминовой блокады. Голодание тоже отразилось на самочувствии благотворно. Так что кремлевские врачи не без оснований утверждали, что еще до конца текущего столетия полушария головного мозга больной сделаются идеально гладкими, а вместо сердца, переставшего биться от избытка лекарств, застучит… да нет же, не застучит, а заработает ровно, без перебоев отлично зарекомендовавший себя в прежние годы пламенный мотор. И, может, больная даже вспомнит свое имя: Расея — так, кажется, ее величали. Но если не вспомнит, тоже не беда, ведь ей уже придумали новое, красивое такое — ССГБ (Союз социалистических государств-братьев).

Фельетон с таким замечательным началом лег на стол высокопоставленного сотрудника КОСа (Комитета охраны социализма) Валерия Лобачева. Конечно, фельетон света не увидел. Не должна была больше видеть света и написавшая его журналистка Лиза Острикова. Все звали ее Лайза, потому что в институте она училась в те годы, когда модно было говорить на английском лучше, чем на родном, и ставить в пример России западную культуру. Но после того, как в девяносто девятом опустился новый «железный занавес», стало как-то не актуально хвалить Америку и писать ядовитые политические фельетоны. Лайза этого не поняла, и объяснить ей простые азбучные истины взялся лично полковник Лобачев.

По ходу допросов молодой полковник сначала недоумевает, потом восхищается Лайзой и наконец влюбляется в нее.

Лобачев из тех, кто пришел в органы на последнем взлете романтического отношения к госбезопасности — в восемьдесят восьмом году, в перестройку. Тогда под водительством сурового романтика Крючкова он вел очень серьезную борьбу с организованной преступностью. В августе девяносто первого сразу решительно осудил своего шефа, и у Бакатина быстро стал майором. Организованной преступностью больше никто не занимался. Ну а на торжественных похоронах демократии Валерий стоял у самых истоков новой структуры — КОСа. В генералитет пока не попал, но был начальником сверхсекретного особого отдела.

Считавший сам себя жестоким, беспринципным, хитрым, изворотливым, Лобачев вдруг меняется на глазах. Впрочем, хитрость и изворотливость, кажется, нужны ему теперь больше, чем когда-либо.

На допросах он вынуждает Лайзу признать участие в крупном антипартийном заговоре, затем устраивает ей псевдопобег, в истинный смысл которого посвящено лишь высшее руководство КОСа и партии. И наконец Валерий внедряется в ряды заговорщиков под видом агента ЦРУ, якобы давно работающего в отечественных органах. Но никаких заговорщиков на самом деле нет — есть только свободолюбивая журналистка Лайза, и, чтобы оправдать смысл начатой операции, полковник сам создает эту подпольную организацию и даже реально выходит на контакт с американской разведкой. Ведя эту двойную, тройную, возможно, четверную игру, он так увлекается, что, конечно, перестает в душе быть истинным косовцем и убежденным социалистом. Безусловной для него остается лишь любовь к Лайзе. А подпольная организация все ширится и активно действует по всей стране. Под неусыпным контролем КОСа, разумеется.