Иванов Всеволод Никанорович
Шрифт:
восклицает Пушкин.
Все в прошлом!
Здесь каждый шаг в душе рождает Воспоминанья прежних лет; Воззрев вокруг себя, со вздохом росс вещает: «Исчезло все, великой[2] нет!»Все в прошлом! Возмужавший Пушкин, новый Пушкин видит, что Царское Село уже «упразднено» в том смысле, в каком оно создавалось. История неотвратимо прокладывает свою новую борозду! Пришел новый век. Жестокий век… Век силы…
И ты промчался, Незабвенный! —обращается юноша поэт к прошлому блестящему веку Орлова, Румянцева, Суворова.
И вскоре новый век узрел, И брани новые, и ужасы военны; Страдать — есть смертного удел.Пушкин напоминает здесь Шиллера, тоже отметившего в стихах рождение нового, XIX века — как века гроз, войны, века соперничества народов. Но Шиллер заканчивал свои стихи филистерски:
In des Herzen's heilig stille R"aume Musst,du fliehen aus des Lebens Drang! — Freiheit ist nur in dem Reich der Tr"aume, Und das Sch"one bl"uht nur im Gesang![3]Пушкин тоже видит разъяренный лик Беллоны, богини войны, видит, как она угрожающе шагает по его отечеству.
Однако юный поэт не зовет к побегу в «царство снов и мечтаний», подобно Шиллеру. Нет, он смело намечает те пути, которыми пойдет новая эпоха:
Страшись, о рать иноплеменных! России двинулись сыны; Восстал и стар и млад; летят на дерзновенных, Сердца их мщеньем зажжены… Летят на грозный пир; мечам добычи ищут, И се — пылает брань; на холмах гром гремит, В сгущенном воздухе с мечами стрелы свищут, И брызжет кровь на щит.Уже не французский, жеманный, гобеленовый, а старинный, державинский, монументальный стиль достигает здесь у Пушкина полной своей силы: Пушкин — воспитанник Лицея, но и воспитанник Державина. Да и сам Державин тут же, за красным сукном стола, — притащился старик в Царское Село из Петербурга за двадцать пять верст, в январский мороз. Он в красном мундире, на ногах плисовые сапоги… Рюматизм! Пушкин, стоя от него в двух шагах, вдохновенно читает свои стихи. Голос мальчика звенит… «Не помню, как я кончил чтение, не помню, куда убежал», — писал позже Пушкин. Он больше никогда не видел Державина.
Этот успех был первым огненным дыханием гения. Присутствовавшие были потрясены, хоть и не понимали, да и не могли понять, что они слышат пророчество о некой новой эпохе, идущей на смену призрачному Царскому Селу… Но и они чувствовали пророческую силу стиха и тревожно вытягивали шеи, взволнованно дышали, когда поэт вспоминал, родную Москву:
Края Москвы, края родные, Где на заре цветущих лет Часы, беспечности я тратил золотые, Не зная горести и бед, И вы их видели, врагов моей отчизны! И вас багрила кровь и пламень пожирал! И в жертву не принес я мщенья вам и жизни; Вотще лишь гневом дух пылал!..Слушая голос своего сердца, юный поэт указывает, каким путем должны идти народы в эту новую эпоху:
В Париже росс! — где факел мщенья? Поникни, Галлия, главой. Но что я вижу? Росс с улыбкой примиренья Грядет с оливою златой. Еще военный гром грохочет в отдаленье, Москва в унынии, как степь в полнощной мгле, А он — несет врагу не гибель, но спасенье И благотворный мир земле.— Мир! Мир! — возглашает мальчик Пушкин. — Нет больше войны! Вот грядущее новое! Вся жизнь будет миром! Мир!
И плачущий, полуглухой старик Державин в теплых сапогах на ревматических ногах старчески неловко и тщетно пытается выбраться из-за стола, чтобы обнять его, свою надежную смену.
— Мир земле!
Этот мальчик, прозванный в Лицее «французом», знает, оказывается, дивное, великое русское слово «мир», которое по-русски означает и «покой», и «тишину», и «вселенную», и «свет», и «согласие», и «общество», и «крестьянскую общину». Мир вообще, всюду, где люди! Где люди, там должен быть мир!.. Могучим поэтическим прозрением своим Пушкин поднял, вынес это вещее слово жизни из глубин чудесного нашего языка во всём его значении.