— Этот человек требует вас немедленно. Очень уверенным тоном. И представляется предельно коротко: Эльф.

Дитмар вздохнул и взял трубку:

— Вот только его мне сейчас и не хватало!

3

Черная волга генерал-майора Кулакова проехала в ворота, открытые даже не по гудку, а по узнанному охранником издалека номеру и, обогнув клумбу с облупившимся гипсовым Ильичом, остановилась перед главным входом в ЧГУ. Неуклюжий дешевенький памятник во внутреннем дворике Конторы остался с тех далеких времен, когда в старинном здании городской усадьбы ещё располагался районный дворец пионеров. В ведение КГБ все это хозяйство перешло в самом конце восьмидесятых, и не то чтобы здравомыслящие руководители нового сверхсекретного управления так уважали вождя мирового пролетариата (хотя некоторые действительно уважали), а просто в обстановке всеобщих переименований, разоблачений и демонтажа хотелось поступить наоборот. Вот генерал Форманов и распорядился: Ильича не трогать. Впрочем, и реставрировать его никто не собирался. Если не считать завхоза Антипыча, который года три назад проявил инициативу и, на собственные деньги приобретя расходный материал, подновил памятник белой водоэмульсионкой. Но, кажется, только хуже сделал. Ильич, оставаясь живее всех живых, словно прокаженный, облезал теперь не двумя, как раньше, а сразу тремя слоями разномастной краски.

В Москве вот уже почти месяц стояла чудовищная жара: днем за тридцать, ночью — под тридцать. Грозы были редкими, короткими и ни от чего не спасали, резко возрастающая влажность на несколько часов превращала условный Ташкент в условный Батуми, но жара оставалась прежней. В такие дни растрескавшийся Ильич сильнее обычного напоминал произведения Сальвадора Дали и навевал тоскливые мысли о великой вселенской суши и бесконечно медленной, страшной смерти от жажды.

Глядя на пересохшего вождя, Кулаков ощутил жгучее желание как можно скорее выпрыгнуть из душного автомобиля на свежий воздух, хотя и знал наверняка, что никакой свежести в московском в воздухе уже давно нет.

Ах, какие машины ездили по Барселоне и маленькой курортной Коста-Браве! В любом такси — кондиционер, ну, может, и не в любом, мелькало иногда какое-то старье подешевле, но Кулакову все как-то попадались «ниссаны-максима», «шевроле-лумина» или гордость испанского народа — новехонькие «сеаты», то бишь «фольксвагены» местного розлива. С такими машинами и сорок пять в тени — не трагедия. Да что машины! Там в любом кафе, в любом магазине — про офисы и говорить не приходится — температура никак не зависела от того, что происходило на улице. А Москва — город северный, и здесь к жаре всегда не готовы. Впрочем, когда подступает настоящая холодина с лютыми морозами, выясняется, что город у нас вполне южный, и начинается лихорадочная подготовка к зиме. Так что дело тут не в климате, а как принято нынче говорить, в менталитете. Такая страна. Такие люди. Вспоминалась в подобных случаях фраза, написанная однажды Эдуардом Лимоновым. Кулаков этого экстравагантного писателя не особо жаловал, да и не читал никогда. Но одну фразу, выхваченную из какой-то газетной статьи, полюбил и часто цитировал: «И как это меня угораздило родиться в такой неудобной для жизни стране?!»

Сначала Владимир Геннадиевич зашел к себе в кабинет, поглядел оперативную переписку, хотел было даже компьютер включить, но передумал и отправился все-таки к Форманову, его новехонькую «Ауди-А8» перед центральным входом отметил сразу, да и назначенное время как раз подходило. Адъютант генерала был не только исполнителен, но и приветлив — добрый знак, — а за дверью Кулакова ждал сюрприз. Переступил он порог и ахнул: у начальника ЧГУ генерала-лейтенанта Алексея Михайловича Форманова в кабинете было прохладно.

— Кондишн?! — восхищенно выпалил Кулаков вместо «здрасте». — Когда установили?

— Да вот, сегодня ночью. Видишь, сижу, балдею, как говорит молодежь.

— Молодежь так уже не говорит, — поправил Кулаков. — Это наши с тобой дети так говорили. Но и они уже переходили на «торчу» и «тащусь». А нынешние, то есть следующее поколение говорят «отъезжаю» или «это меня прикалывает» или «я отвисаю по полной».

— Ба! Откуда такие познания, Геннадич?

— Внучка просвещает. Между прочим, молодежный сленг очень сильно пересекается с блатным, а вот на фене нам с тобой, Алексей Михайлович, скоро придется говорить все чаще и чаще. Чует мое сердце.

— Вот и мне тоже так кажется, — согласился Форманов и добавил не на фене, а на простом общенародном языке: — …твою мать! Бандиты, натуральные бандиты лезут в международную политику, МВД просит поддержки у Интерпола, чтобы как следует дать им по рукам, но влезают эти чудаки из контрразведки ФСБ со своими интересами, и даже внешняя разведка. Наконец, из Кремля раздается окрик: «Этих не трогать!» Ну, и как в подобной обстановке работать, как?!

— Да так же, как и раньше, Алексей Михалыч, — рассеянно почесал в затылке Кулаков. — Ты ведь мне про весеннюю историю рассказываешь?

— И про осеннюю, и про весеннюю, и про новую летнюю, я уже сам не знаю, про что я тебе рассказываю! — у Форманова внутри все бурлило. — Я вообще перестаю понимать, на кого, для кого, во имя каких целей мы работаем!

— Мне проще, — заметил Кулаков тихо и как бы в сторону. — Я этого с самого начала не понимал. Просто выполнял приказы. А про себя думал: «Служу России». Тут не надо вопросов задавать, тут как в церкви: «Верую, ибо абсурдно».

Форманов посмотрел на него с любопытством, как на незнакомого человека.

— А ты философ, оказывается, Геннадич! Ну, ладно, отставить трепотню, — традиционно подвел черту начальник, — переходим к делу.

Однако настрой у него явно переменился. И Кулаков подумал про себя: «Когда мы гаркали, щелкая каблуками и вытягиваясь в струнку, «Служу Советскому Союзу!» — совершенно искренне, кстати, — это было красиво и звучало эффектнее. Каждый понимал, что действительно служит огромной непобедимой, пугающей многих державе. А сегодня «Служу России!» хочется говорить тихо, и не потому, что стыдно служить такой России, как думают, к сожалению, некоторые, даже многие, а потому, что, произнося эти слова, надо вслушиваться в потаенную музыку почти интимных, во всяком случае, у каждого своих ассоциаций…»