— Светка, — сказал я ей, — приезжай к нам как можно скорей. Лучше на такси. Плачу я.

— К вам или к тебе? — спросила она.

— К нам, — сказал я. — Бросай любые дела. Это важнее всего.

Светка молчала. Она иногда обнаруживала невероятное для женщины умение быть нелюбопытной.

— Так ты приедешь?

— Да.

— И еще одно. Никто не должен знать о том, куда ты сейчас едешь. Ты даешь мне слово?

— Да.

Что и говорить, Светка во время нашего диалога держалась еще эффектнее, чем я.

А звонок в дверь раздался примерно через час, и пружинящей изящной походкой покровительницы сердец и спортивных пьедесталов Светка шагнула в прихожую. Модная шелковая кофточка и джинсы дразняще облегали ее тело, а линялый цвет ткани и естественная бахрома внизу штанин подчеркивали сияющую новизну ее кроссовок. Кроссовки были Светкиной слабостью. Она могла приобретать их бесконечно.

Мы плохо продумали встречу и вышли все одновременно: из кухни Альтер с Аленой, из комнаты — я и Ленка. Дверь открывал я.

— Салют! — сказала Светка. — Ой, ребята, да у вас тут группешник! Вот это хохма, два тулупа в каскаде!

Светка любила пересыпать свою речь терминами фигурного катания, подобно тому, как старые моряки между фраз в разговоре влепляют названия частей корабля и звонкие морские команды.

Мы улыбнулись смущенно и все четверо нестройным хором ответили:

— Салют. Привет. Добрый вечер. Привет.

И Светка перестала улыбаться. Она даже сделала шаг назад, но, почувствовав спиной дверь, почему-то вдруг успокоилась. Я успел заметить, как расширились и вновь стали маленькими ее зрачки.

— А чего это вы все такие одинаковые?

— Вот именно, — сказал я, — чего это.

Помнится, я подумал тогда, как правильно мы остановили свой выбор на ней. Светка — удивительный человек. Не скажу, что всю нашу сногсшибательную информацию о наступлении коммунизма в ближайшие две недели она переварила с олимпийским спокойствием, но реакция ее была примерно такой же, как если бы ей предложили за так несколько пар японских кроссовок или сольный концерт в Мэдисон-сквер-гардене. Для нее это было сопоставимо. И то и другое — радость. Просто радость, чистая, детская, ничем не омраченная. И только, когда мы перешли к делу, Светка начала что-то понимать. Конечно, ей было далеко до высоких рассуждений о судьбах мира, которыми мы без передыху занимались последние пять дней, но тревога наша ей передалась.

— Так значит, может появиться еще одна Светка Зайцева? Е-мое, тодес с перекруткой!

— Может появиться, — подтвердил я, — но не должна. А должен появиться труп.

— Труп? То-о-оже хорошо, — сказала она. — У вас выпить есть чего?

— Коньяк? Шампанское? — любезно предложил Альтер.

— Коньяк. И пожалуйста, французский, раз вы такие богатенькие.

— Французского нет, — грустно сказал Альтер.

— Врешь, — возразила Ленка. — Есть французский.

— Откуда?

— Ты в бутылку из-под «мартеля» ничего не наливал?

Альтер уже понял и кинулся на кухню. А я действительно не только не наливал ничего в ту «историческую» бутылку, но и плотно закрыл пробку, так что на донышке сохранилось достаточно благородного напитка.

В то время мы еще не разучились наслаждаться зрелищем работающего сибра, ну а Светкин восторг при виде множащихся бутылок и кроссовок (по ее просьбе мы еще и кроссовки в экспокамеру подпихнули) мог быть сравним разве что с ликованием резвящегося полугодовалого щенка.

После первой рюмки все посерьезнели. После второй начались яростные споры о принципах работы сибра и возможных последствиях опыта. Третью рюмку пили только мы с Альтером и Светка. Четвертую — одна Светка. И пятую тоже только она. После шестой Светка решила снять джинсы.

— Зачем? — спросила Алена.

— Ну, а что ж я туда в штанах полезу? — обезоруживающе глупо, вопросом на вопрос ответила Светка.

— Все, — тихо сказал Альтер, — накрылся наш эксперимент.

— Ерунда, — возразил я.

Светка выдвинула новый аргумент:

— Зачем размножать старые драные штаны? Хорошо бы снять с трупа совсем новенькие джинсики. Дор-р-рожка «серпантин».

— Снять с трупа? — ошалело спросил Альтер.

— Ну не выбрасывать же?

И на этот вопрос мы не нашлись, что ответить. Потом я глотнул из бутылки и сказал:

— Дать тебе новые штаны?

Впрочем, никаких новых штанов у нас не было. Разговор был совершенно идиотский, и меня не покидало ощущение, что все мы сходим с ума. Надо было как-то заканчивать этот безумный диспут.

— Снимай, — сказал я, — снимай свои дурацкие джинсы, золотце ты мое.

Ладно бы сказать такое спьяну, но я был совершенно трезв.

Моя Малышка откинулась на диване, чтобы видеть меня за спиной Светки, и я был сражен таким знакомым мне властным прищуром любимых глаз и гневным полыханием серого огня в них. И еще я увидел, как точно таким же взглядом смотрит на Альтера Алена. Тошно мне стало, ох, как тошно!