Пожилой захихикал язвительно.

— Вы ведь знаете, что вас ожидает в таком случае?

— Лично мне все равно.

Наша странная беседа была частью в устном, частью в письменном виде. Несколько раз я должен был предложить ему подписать бумагу и несколько раз передавал его негодующий ответ. Но скоро мне пришла в голову удачная мысль. Я стал прибавлять свои слова к каждому вопросу, сначала невинного свойства, чтобы убедиться, не понимает ли по-гречески один из наших компаньонов. Когда же я увидел, что они даже и не подозревают, я начал более опасную игру. Вот, приблизительно наш разговор.

— Ваше упрямство только повредит вам. Кто вы?

— Мне все равно. Я иностранец.

— Вы сами навлекаете беду на себя. Сколько времени вы здесь?

— Пусть будет так. Три недели.

— Состояние никогда не перейдет к вам. Чем вы больны?

— Оно не перейдет к негодяям. Они морят меня голодом.

— Вы будете свободны, если подпишете. Кому принадлежит этот дом?

— Я никогда не подпишу. Не знаю.

— Этим вы не окажете ей услуги. Как ваше имя?

— Пусть она сама мне скажет это. Кратидес.

— Вы увидите ее, если подпишете. Откуда вы?

— Так, значит, я никогда не увижу ее. Из Афин.

Еще бы пять минут, мистер Холмс, и я подкопался бы под всю эту историю и под самым носом у них. Следующий вопрос уяснил бы мне все, но в это мгновенье открылась дверь и в комнату вошла женщина. Я разглядел только, что она была высокого роста, грациозна, с черными волосами и в каком-то свободном белом платье.

— Гарольд! — сказала она по-английски с иностранным акцентом. — Я не могу оставаться дольше; так скучно оставаться одной, о… о, боже мой, это Павел!

Последние слова она произнесла по-гречески. А незнакомец в один миг с судорожным усилием сорвал со рта пластырь и с криком «София, София!» бросился в объятия женщины. Объятия их длились, однако, лишь мгновенье. Молодой человек поспешно кинулся к незнакомке и вытолкал ее из комнаты, а пожилой ловко справился со своей истощенной жертвой и вытащил в противоположную дверь. Я остался один в комнате, вскочил на ноги с смутной надеждой узнать, что это за дом, в котором я находился. Хорошо еще, что я не успел ничего предпринять. Подняв голову, я увидел, что старший из мужчин стоит в дверях и пристально смотрит на меня.

— Довольно, м-р Мелас, — сказал он. — Вы видите, мы заставили вас принять участие в нашем домашнем деле. Мы бы не стали беспокоить вас, если бы наш друг, говорящий по-гречески и начавший переговоры, не должен был вернуться на восток. Нам необходимо было заменить его кем-нибудь, и мы очень рады, что вы хорошо знаете греческий язык.

Я поклонился.

— Вот пять соверенов, — продолжал он, подходя ко мне. — Надеюсь, вы останетесь довольны вознаграждением. Но помните, — прибавил он, слегка дотронувшись до моей груди и хихикнув, — что если вы проговоритесь хоть единой человеческой душе, то да сжалится господь над вашей душой!

Не могу вам передать, какое отвращение, какой ужас внушал мне этот ничтожный человек. Теперь, когда на него падал свет лампы, я мог лучше разглядеть его. Лицо у него было болезненное, бледное, с маленькой остроконечной реденькой бородкой. При разговоре он вытягивал лицо и передергивал губами и веками, словно человек, страдающий пляской св. Витта. Я невольно думал, что его странный смех был тоже признаком нервной болезни. Но самое ужасное в его лице были глаза: серые, стального цвета, с холодным блеском, с выражением злобной, непреклонной жестокости в глубине.

— Мы узнаем, если вы проговоритесь, — сказал он. — Нам сообщат. Ну-с, экипаж ожидает вас, и мой друг проводит вас домой.

Меня поспешно провели по передней и втолкнули в повозку, так что я опять успел увидеть только деревья и сад. М-р Летимэр шел за мной по пятам и молча сел на свое прежнее место напротив меня. Снова, в полном безмолвии, с поднятыми стеклами, мы проехали бесконечное пространство, пока, наконец, карета не остановилась. Только что пробило полночь.

— Мы выйдете здесь, м-р Мелас, — сказал мой спутник. — Жаль, что приходится высадить вас так далеко от вашего дома, но делать нечего. Всякая ваша попытка последовать за каретой послужит вам только во вред.

С этими словами он отворил дверцу, и только что успел я выпрыгнуть, как кучер ударил по лошади, и экипаж быстро помчался. Я в изумлении оглянулся вокруг. Я был на пустыре, с зарослями кустарников. Вдали виднелась линия домов, в верхних этажах которых кое-где мелькали огни. С другой стороны я увидел красные сигнальные фонари железной дороги.

Экипаж, в котором я приехал, уже исчез вдали. Я продолжал стоять, оглядываясь и стараясь угадать, где бы я мог быть, как вдруг услыхал, что кто-то подходит ко мне в темноте. Незнакомец оказался железнодорожным носильщиком.