– Ну и ты ей передавай.

– Обязательно. Ладно, мы пойдём. У нас тут дела.

– Идите-идите, доброго вам пути, – она снова подобрала руки под себя, упёрла клюку в землю и застыла в прежней сгорбленной позе. – Идите-идите…

Скрипучий старческий голос начал затихать.

– Пошли, – Иван кивнул Андрею в сторону выхода со двора. Но тот стоял на месте, не сводя глаз с говорящего мертвеца.

– Давай-давай, – Милавина пришлось дёрнуть за лямку рюкзака, чтобы он повернулся и пошёл прочь.

– Кто это? – подавленно спросил Андрей, когда они отошли на несколько шагов от подъезда.

– Моя соседка из верхней квартиры. Когда я был маленький, мать часто просила её присмотреть за мной, пока сама бегала на работу или в магазин. Нина Михайловна со мной гуляла, щи мне варила, читать учила…

– Я не про то, – раздраженно оборвал его Андрей. – Что с ней случилось?

– Она умерла, – коротко ответил Иван, – как и большинство местных обитателей.

Несколько секунд Милавин молчал, осмысливая услышанное.

– Так значит, мы сейчас в загробном мире? В аду? – наконец спросил он.

– Нет. Это не ад, – голос Ивана оставался ровным и спокойным, – это… где-то по дороге.

Город был серый и пустой.

Серость красок, которую Андрей поначалу приписывал лишь пасмурной погоде, оказалась настолько тяжёлой и всеобъемлющей, что её уже нельзя было оправдать только тучами, затянувшими небо от края до края. Да, свинцовые облака низко нависли над городом, почти наполовину скрывая иглу Останкинской телебашни, но дело было не только в этом. Свет казался слабым и безжизненным, он вырисовывал окружающие предметы, дома, деревья, припаркованные автомобили, но не оживлял их. Не было ни единого блика, ни в оконных стёклах, ни на полированных боках машин, ни на молодой майской зелени. Окружающий мир выглядел матовым, запылённым, невзрачным. Как на пейзаже неумелого живописца, который вроде бы изобразил всё точно и правильно, но недостаток мастерства так и не позволил ему вдохнуть в картину жизнь.

И одновременно, в глаза бросалась абсолютная пустота. По Проспекту Мира не двигалось ни одного автомобиля, ни единого пешехода на тротуарах или в парках. Пустота и тишина. Легкий ветерок, чуть колышущий ветви деревьев, да несколько ворон, безмолвно кружащих вокруг памятника Рабочему и Колхознице, не снижали, а только усиливали окружающее запустение. В шумном большом городе такого просто не могло быть. Даже в самый ранний предрассветный час Москва живёт, наполненная гулким шарканьем метлы дворника по асфальту, звонкими, хоть и отдалёнными ударами молотков ремонтных бригад на трамвайных путях и шорохом шин одиноких проезжающих автомобилей. Здесь же царило абсолютное безмолвие, а звук собственных шагов, нелепо вторгающийся в эту тишину, пугал и настораживал.

Подавленный собственными ощущениями, которые навалились на него, едва они вышли со двора, Андрей не задавал никаких вопросов. Иван заговорил сам, выждав пару минут, для большего эффекта.

– Ты когда-нибудь думал, что с тобой будет после смерти? Не с телом – его, понятное дело, закопают или там кремируют – а с твоей личностью… с душой?

– Нет, мне как-то хватало других забот.

– Ну да. Вот и Нина Михайловна об этом не задумывалась. Строила себе коммунизм, честно строила, старательно. А когда в последние десять лет всё вдруг рухнуло, она так и не смогла принять этих перемен. Потом она умерла – сердечный приступ. Родственники её похоронили, наследники заселились в её квартиру, всё как положено. Но оказалось, что после смерти, какая-то часть Нины Михайловны всё ещё существует. Её личность, её характер, ну вроде как, её душа – всё это не исчезло. И куда ей теперь деваться? В ад или в рай она никогда не верила, для неё их как бы не существует. В мире живых ей тоже не место, поскольку она умерла и хорошо это понимает. Вот она и попала сюда. На Изнанку.

– Получается, это её собственный загробный мир? – уточнил Андрей, шагая вслед за Поводырём вдоль пустого проспекта и трамвайных путей, справа от них возвышался монумент Рабочему и Колхознице.

– Не совсем. Не только её собственный, сюда попадает множество людей. Те, кто не знают, куда им деваться, после смерти. Кто не хочет смириться с тем, что умер, и продолжает цепляться за жизнь. Или те, кто не умер, но в то же время, по каким-то причинам покинул мир живых, как твоя дочь.

– Что-то типа «предбанника» загробной жизни? – Милавин невесело усмехнулся.

– Вроде того. Или отстойника для тех, кто оказался не готов к смерти.

– То есть, это временная остановка?

– Для большинства из тех, кто сюда попадает – да. Здесь они потихоньку свыкаются с тем, что умерли. Постепенно забывают мир живых. Когда проблемы и нужды жизни перестают их интересовать, они забывают своих родных, забывают даже собственное имя, а потом уходят отсюда. Внешне это выглядит, будто человека начинает одолевать сонливость, он всё меньше общается с окружающими. Его тело становится полупрозрачным, вроде миража или дымки, поэтому здесь таких называют призраками. Как правило, им вообще нет дела до окружающих, они их даже не замечают. А потом и вовсе растворяются в воздухе.

– И куда они уходят?

– Кто ж знает, – дёрнул плечом Иван, – обратно никто из них никогда не возвращался. Ты оглядываться не забывай, мало ли что.

Они вышли на перекрёсток, трамвайные пути свернули, уходя направо, параллельно другой улице, что пересекала Проспект Мира под прямым углом. Андрей послушно оглянулся, позади был всё тот же унылый пейзаж из низких серых туч и пустых улиц. Никакого движения. А вот справа, чуть не доехав до навеса остановки, стоял трамвай. Обыкновенный жёлто-белый трамвай, за задним стеклом даже виднелась табличка семнадцатого маршрута. Двери плотно закрыты, но пассажиров внутри нет, только пустые сидения. Одинокая ворона, сидевшая на проводе прямо над трамваем, оглядела нежданных гостей и хрипло каркнула на них.