Виктория Францевна никого из близких уже тогда в Москве не имела, и падчерица Надя – бабушка Лены – оказалась ей самым близким человеком. С маленькой Леной на съемки ездила именно Виктория Францевна, потом она же сидела с нашей маленькой дочерью летом на даче. Доживала свой в буквальном смысле век баба Витя в Доме ветеранов сцены. В соседней с ней комнате пребывала актриса Вероника Полонская, та самая молодая жена Яншина, из-за которой, как утверждают, стрелялся Маяковский и которая, по ее словам, услышала выстрел лишь на лестничной площадке. Я точно знаю, что две старушки многое успели порассказать друг другу. Ну не могла баба Витя не сказать, что много лет ее дверь выходила на эту площадку. Тем не менее, несмотря ни на какие мои уговоры, баба Витя о смерти Маяковского говорить не хотела и соседке Полонской меня так и не представила.

Вероятно, в качестве компенсации она познакомила меня с Эвелиной Вильямовной Фишер, дочкой легендарного Абеля. С женой Абеля баба Витя находилась в дальнем родстве, и могла на даче вдруг сказать: «Эллочка нередко исчезала надолго из Москвы. Мы все знали, что она у Руди, но никогда это не обсуждали». У меня перед глазами сразу вставала картинка из «Семнадцати мгновений весны» – знаменитая сцена в кафе. Оказывается, в жизни разведчики с женами обменивались не только взглядами.

– И что, вы все знали, что он разведчик? – обалдевший спрашивал я.

– Конечно, – обиженно отвечала Виктория Францевна и по-актерски поджимала губы. Ее римский профиль с крашеными в рыжий цвет кудрями, как правило, выражал хорошо скрываемое презрение к нынешним временам. – Но обсуждать в кругу родственников эту тему было не принято. Мы если о нем и говорили, то исключительно о том, что Руди обожает кисель из ревеня.

Слоняясь в день отъезда по Москве, мы с Сашкой забрели в Архитектурный. Зашли в альма-матер от нечего делать, посмотреть на абитуриентов, точнее на абитуриенток. Саша, чтобы доказать мне, какая нынче скучная молодежь, для эксперимента расстелил на тротуаре у входа в институтский дворик газету, выложив на ней композицию из сигарет, ручки, спичек, поломанного кирпича и мелочи. Не знаю, что он собирался этим экспериментом доказать. Думаю, он и сам не понимал, как должна реагировать на этот перфоманс (тогда мы этого слова не знали) молодежь. Вместо красивой абитуриентки на нас налетел дядька в шляпе, который, скорее всего, шел к метро «Дзержинская» по нашей институтской улице Жданова из Варсонофьевского переулка, где находилась поликлиника КГБ. Что интересно, улице Жданова вернули историческое название – Рождественка, а переулок, где находилась не только поликлиника, но и другие службы Комитета, свое старорежимное название так всю советскую эпоху и не менял.

Дядька закричал, что сейчас вызовет милицию, что он все про такие шутки знает, что именно с них («с разложенных на газете предметов» – уточнил у него я, чем вызвал буквально истерику) начиналась Пражская весна. «Где здесь комитет комсомола?!» – завопил он. Сашка судорожно сворачивал свой «эксперимент», вокруг нас начала собираться небольшая толпа, в которой не оказалось ни одного абитуриента. К счастью, подошел Андрей Тилевич, он был старше нас на курс, но мы считались членами одной компании, можно даже сказать команды. С Андреем был Борис Еремин, правильно – Боб, преподаватель с кафедры живописи.

– Вы чего народ на бунт подбиваете? – строго спросил у нас Тилевич. – Я из месткома, – сурово представился он дядьке в шляпе, – а коллега из ректората. – Боб качнулся и поправил указательным пальцем очки. – Собирайтесь и пошли с нами.

Тилевич и Боб Еремин держали путь в один из переулков на Трубной площади, где в маленьком магазинчике продавали стаканами портвейн, добавляя к стакану в качестве закуски конфету «Кара-Кум». Еремин называл этот гадюшник «Священной агорой».

Мы побрели за старшими товарищами. По дороге я рассказал Андрею, что мы связались с Масляковым, а тот отправил нас к редактору КВНов знаменитому Марату Гюльбекяну, которому я отнес письмо из института, и нас включили в розыгрыш КВН, который начнется уже осенью.

– Знатное дело, – сказал Тилевич, – будем участвовать.

– Конечно, Андрюша, – оживились мы, – нам надо только сценарий придумать.

Боб Еремин, неземное существо в очках, ласково улыбался, то ли радуясь нашей увлеченности, то ли предвкушая стакан «Южного» за 37 копеек. С конфетой. Скорее всего, ему нравилось это ожидание.

– Запишите сразу две шутки для разминки, – важно сказал Андрей. – Первая. С какой полосы начинается зебра? – И, довольный нашим недоуменным молчанием, объявил: – С передовицы! – И сам радостно заржал.

Папа Андрея был заместителем главного редактора журнала «За рулем», а до этого узником Заксенхаузена. Поэтому Тилевич выглядел политически подкованным, он, например, когда мы спустя три месяца сидели у дверей парткома в ожидании решения, прикроют или нет наш КВН, читая «Правду», вдруг отбросил ее от себя с криком: «Уберите от меня этот шовинистический листок!» В ту же минуту я понял, что наш КВН прикроют.

– А какая вторая? – подхалимски спросил Сашка.

– Какой птице легче всего попасть в южные края?

– Журавлю, – сказал наивный учитель живописи, и мы дружно заржали. Это была старая институтская шутка. Когда на первом занятии по физкультуре выстроили весь курс Андрея, то преподаватель, читая по алфавиту фамилии, дошел до «Журавель!» Потом добавил: «Женщина или мужчина?» – «Девушка», – ответил тонкий голос из задних рядов.

– Какой птице, Андрюша? – все же уточнил я.