В 1975 году там состоялся суд над тремя руководителями РАФ [9] .

В 1975 году родился мой сын Ким. В том же году произошло нечто ужасное для меня. Поэтому и остался в моей памяти процесс, до которого мне, в сущности, не было никакого дела, я помню о нем только по нескольким телепередачам да сообщениям в печати. Тогда я уже шестой год работал в гамбургском отделении «Альфы». Когда я в 1986 году перебрался во Франкфурт и поступил на службу в «Дельфи», мне потому лишь пришли на ум снимки и телевизионные кадры из 1975 года, что мне здесь все очень напоминало Штаммгейм. Такое же огромное строение. Такое же чудовищное с виду. И тоже за десятиметровой оградой со стальной колючей проволокой, уходящей вовнутрь. А позади нее — батареи слепящих зрение прожекторов. Безумные проверки при входе. Машину приходилось оставлять на обнесенной стальной колючей проволокой площадке напротив проходной. Стоянка 7028. Она и теперь находится там, это место закреплено за мной. Да, одиннадцать лет назад…

Повсюду снуют охранники фирмы. Их множество. И все в черных мундирах. Если машина тебе не принадлежит, ты к ней не подойдешь. Ко входу можно приблизиться только на своих двоих. Он один для всех. Приземистые белые здания. Обстановка как в международном аэропорту. Повсюду надписи «проход закрыт» и заграждения. Телекамеры внешнего наблюдения. И перед зданиями. И внутри них. Все металлические предметы необходимо складывать в особые корзины. Потом проходишь через электронную прямоугольную раму. Мимо контрольных телеустановок. Много стоек, за которыми сидят полицейские чиновники, в том числе женщины. Предъявляешь служебное удостоверение. Металлическая дверь отодвигается в сторону. «Проходите!» Стоит переступить линию порога, дверь за тобой автоматически закрывается. Ты оказываешься в помещении, где все — стены, потолок и пол — покрыто стальным листом, перед второй дверью. Она закрыта. Ждешь, пока твое служебное удостоверение не покажется из прорези в стене и компьютерный голос не проговорит: «Благодарю. Все в порядке». После чего открывается вторая дверь. Проходишь по коридору и выходишь из здания. Теперь ты по другую сторону высокого забора с колючей проволокой и слепящими прожекторами. Посреди огромного пустого пространства. Пока ты находился в стальной кабине и компьютер проверял твое служебное удостоверение, тебя сфотографировали. На снимке будет вмонтирован отпечаток с твоего служебного удостоверения с датой и временем твоего прохода. Все это тут же попадает на видеокассету. И будет храниться в течение десяти лет.

За эти одиннадцать лет мало что изменилось, — подумал Сорель. — Видеокассеты хранятся в климатизированных помещениях одного из многих бункеров на территории фирмы, где люди круглые сутки сидят перед мониторами. Камеры фиксируют все происходящее. В проходной на территории фирмы и в главном здании, на плоской крыше которого огромные светящиеся буквы образуют название фирмы «ДЕЛЬФИ». Они, камеры эти, работают и над землей, и под землей. Уже тогда работало двести телекамер наблюдения, которые все снимали, а потом пленка складывалась в бункерах. Зимой и летом, весной и осенью, каждую минуту и каждую секунду, днем и ночью велась съемка. А потом пленка десять лет хранилась в архиве.

Расстояние между слепящими прожекторами и главным зданием фирмы — шестьсот метров. Это пространство должно быть свободным. Всегда. Машинам здесь ездить запрещено. За исключением транспортных перевозок в сопровождении охраны. А в остальном — зона безопасности.

Здесь то и дело подсеивали траву, но она не желала расти. И пространство между зданием фирмы и забором оставалось пустым, с редкими пучками желтой или коричневой травы нездорового вида.

Посыпанные белым гравием дорожки с указателями. И повсеместно — охранники фирмы, патрулирующие попарно с собакой на поводке. По ночам на территории светло, как днем: это включены прожекторы на высоких мачтах.

За гостями фирмы к проходной посылают одного из сотрудников фирмы. За мной в первый раз прислали Ратофа.

Главное здание фирмы — пятиугольник, идея которого была навеяна архитекторам вашингтонским Пентагоном. Одиннадцать этажей над землей, пять — под ней. Диаметр внутреннего двора этого «Пентагона» составлял пятьсот метров. Внешние стены из стали и бетона толщиной в полтора метра. В окнах бронестекло толщиной в три сантиметра. Изнутри ты видишь все, снаружи — ничего. Крыши с закругленными скатами из титановой стали. Упади на крышу тяжелый самолет — и тогда ничего не случится. Забранное бронестеклом окно не прошибешь никаким снарядом и никакой ракетой.

В каждом сегменте «Пентагона» есть огромная входная дверь-портал. Пять вертящихся дверей. Ты входишь в одну из них, цилиндр проворачивается и останавливается. Тогда ты оказываешься в камере из бронестекла. Стена: по стали бежит полоса матового стекла. Тебя опять снимает видеокамера, тебя самого и закодированные данные твоего служебного удостоверения, которое ты просовываешь в щель в стальной стене, о чем тебе на разных языках напоминает звучный механический голос, от тебя требуется также прислонить кончики пальцев левой руки к матовой стеклянной поверхности — «приложите, пожалуйста, но не прижимайте!», — чтобы компьютер мог сравнить их и занести в свою картотеку, которая будет храниться десять лет.

Происходит все это быстро.

— Спасибо, проход разрешен, — это тоже произносится на разных языках.

И снова прокручивается цилиндр двери. Ты попадаешь в большой вестибюль, стены которого забраны стальными пластинами. Здесь шесть лифтов. На каждом из них ты поднимешься только на свой этаж, воспользовавшись своим кодом. Для подземных этажей требуется специальный код допуска, который меняется ежедневно, а иногда ежечасно.

Тогда, ранним летом 1986 года, стояла такая же жара, как сейчас, мы с Ратофом поднялись на шестой этаж, после того как он набрал нужный код и дверь лифта открылась перед нами. Шестой этаж. Там находился его отдел компьютерных сетей.

Ратоф шел впереди меня: тогда у него на голове был еще венчик седых и кажущихся грязными волос. Он наверняка недавно мыл голову, и все равно волосы казались грязными.

Навстречу нам шли весьма свободно одетые мужчины и женщины, в основном молодые, лет двадцати пяти. Ратоф был на пять лет моложе меня. Мне же стукнуло сорок.

Белые двери. А на них черные цифры. Перед дверью 5035 Ратоф остановился. Открыл ее. В просторном помещении перед компьютерами и клавиатурами сидело четверо молодых женщин и один молодой мужчина. Все поприветствовали нас. Дальше — еще одно такое помещение. А за ним — кабинет доктора Ратофа. Большой, прохладный, скромно обставленный. На письменном столе ни одного лишнего предмета, кругом идеальный порядок.