Правда, в штабах опомнились, сумели настоять и передвинуть часть войск поближе к возможному театру военных действий, но нынешняя бригада — далеко не прежняя дивизия, даже не прежняя бригада, скорее, слегка усиленный полк, и остается надеяться лишь на то, что гроза пройдет стороной. Другие страны относятся к армии иначе и просто пройдут к своей цели, едва заметив редкую цепочку противника.

Рота Чижевского из Седьмой пехотной бригады еще в конце осени была расположена в небольшом местечке в полусотне верст от границы. Городок был мал, в прошлом — типичное для Белой Руси поселение, в котором преобладали лица вполне конкретной национальности. С отменой черты оседлости многие из них двинулись в глубь России. Кто углублять революцию, кто просто в поисках лучшей доли и точки приложения сил, а теперь немалое число — и подальше от недалекой возрожденной Польши, где к данной нации отношение было традиционно хуже. В стороне от нее в данный момент казалось поспокойнее и перспективнее. Соответственно, теперь народа было здесь где-то половина на половину. Может, треть на две трети с учетом бездельников, которым трудиться в родных деревнях вообще не хотелось, и они перебрались сюда на освободившиеся места.

Делать в местечке в свободное время было абсолютно нечего. Несколько мелких кабаков, лавки, — и ни самого захудалого театра, ни общественной библиотеки, ни подобия общества.

Саму роту расположили в бывшей гимназии, закрытой в связи с нехваткой учителей и отсутствием финансирования. Солдаты сами изготовили нары, тощие тюфяки и худые одеяла прислали интенданты. Большинство помещений стояли пустые, даже парты кому-то понадобились и были элементарно расхищены, а уж о прочем не стоило говорить. Даже стекол в большинстве окон не было, а кое-где не осталось и рам. Пришлось еще заниматься ремонтом, проявлять изворотливость, но все-таки на одно починенное окно приходилось минимум два заколоченных.

Но так хоть дуть стало меньше. Плюс в используемых помещениях понаставили самодельных буржуек, в очередь ходили в ближайший лес за дровами, сделав изрядный запас, и кое-как протянули холодные месяцы.

Утешались — все не в поле. Могло быть еще хуже. Тут — крыша над головой, стены…

Офицерам пришлось селиться здесь же. Денег на съем квартир не было. Взводным, с некоторых пор кто-то решил, что командовать взводом должен офицер, было хорошо — молодые, бессемейные, а вот Чижевскому…

Куда привезешь супругу с двумя детьми? В холодную гимназию, превратившуюся в казарму? Между прочим, жить женщине в чисто мужском коллективе — тоже весьма далеко от приятности. Даже в мирное время. А случись война…

Пришлось отправить семью в Москву к родственникам. Цены в столице были повыше, и капитану пришлось перечислять жене едва не все жалованье, оставляя себе самую малость. Питаться можно из солдатского котла, без разносолов, курить махорку… Дело привычное, а без трактиров и спиртного — обойтись.

Впрочем, самогон стоит копейки, закуска и то дороже. А уж человеку, имеющему в распоряжении полторы сотни солдат, всегда выставят бесплатно — в обмен на помощь. Мало ли что реально сделать солдатскими руками! И сложное, а паче — физическое. Главное — непосредственно работникам платить не надо. Разве что накормить.

Ради приварка к скудному солдатскому котлу порою приходилось соглашаться на предложения. Но то — от весны до осени. Сейчас же, зимой, работ не было. Без дела слонялись такие толпы народа, что никому не было дела до однообразно одетых подневольных мужиков. Как принято говорить — свободных граждан свободной республики.

Дни текли размеренно, прогнозируемо и скучно. В распоряжении Чижевского имелось лишь два офицера вместо положенных по новому штату четырех. По молодости, ни поручик Мельчугов, ни подпоручик Степанкин в Великой войне не участвовали. Да и образование у них было, с точки зрения кадрового ротного, не ахти. В первый год после развала правительство решило ударить по вероятной контрреволюции как можно основательнее, и кадетские корпуса перед окончательным закрытием были переименованы в военные гимназии, а уцелевшие военные училища — в военные школы. И — чтоб духа казарменного там не было!

Но Мельчугов успел проучиться четыре класса в нормальном корпусе и впитал в себя хоть что-то, более того, сын погибшего офицера не видел иного дела, кроме армейского, а Степанкин вообще оказался человеком в некотором роде случайным. Коалиция правящих партий призвала молодежь на службу — для постепенной замены прежних царевых прихвостней, вот Борис и решил сделать карьеру на новом поприще. Правда, пока роста не было, ну, так второй год службы — не десятый. И даже не пятый.

Чижевский старательно занимался с помощниками, пытался поднять их профессиональный уровень и даже порою пытался воспитывать, как воспитывали когда-то его самого. Только многие слова и понятия были не в чести, кто-нибудь донесет — и вылетишь из армии, а то и загремишь в пресловутый и грозный Комитет, и попробуй докажи, что имел в виду не посягательства на основы существующего строя, а всего лишь интересы службы!

Мельчугов хоть понимал многое без слов, а как втолковать Степанкину? Комиссар бдит, только и прислушивается, не ведутся ли в роте неположенные разговоры? А кругозор у него — как у всех комиссаров. То есть твердая идеологическая база без следа каких-либо знаний. А сама база — набор неких сомнительных истин, которые даже перечислять не хочется.

Так и служи. Но должен же кто-то это делать?

Степанкин ввалился в ротную канцелярию веселый, румяный, плотный, пышущий здоровьем.