И только маленькая черная точка оставалась неподвижной посреди этого сумасшедшего кружения.

Это был испуганный мальчик, который стоял, обхватив себя руками, в поле, среди сугробов. Он переждал сильный порыв ветра, вздохнул, нагнул голову, как молодой бычок, и, боднув упругий, наполненный снегом воздух, пошел дальше.

Веточке на самом деле было страшно. Он приходил к Столбу уже не первый день, но сразу после гибели Малышневки ему не было так одиноко, как сегодня: Нефрит прислал сюда каменщиков, и они медленно и осторожно разбирали стены древнего лабиринта. Когда работа была окончена, Веточка увидел, что на месте лабиринта осталась лишь грязная, усыпанная битым камнем и полусгнившей дрянью поляна, мысом вдающаяся в лес. А посреди нее пульсировал двумя струями крови прозрачный красный столб, подножьем упирающийся в полукруглый прозрачный красный камень.

Теперь рабочие ушли, забрав с собой каменные глыбы. Начиналась метель. Она заметала дорожки, протоптанные в снегу каменщиками, она уже прикрыла черные пятна, оставшиеся от разведенных ими костров, она запорошила грязь, оскверняющую Столб Живой Жизни и намела прямо перед ним огромный сугроб, словно желала поскорее скрыть его от случайного взгляда.

Веточка был совсем один. Он знал, что как только замерзнет совсем, он уснет, и вьюга прикроет его белым одеялом — до весны.

«Что я должен делать? — думал Веточка. — Я уже был героем, и отец, наверное, гордился бы мной за то, что я сделал с людьми Алмазника на гати. Но я ведь не смог этого выдержать. То, что я сделал с людьми было так мерзко и страшно, что я стал Крысенышем. Хорошо. Но ведь и Крысенышем мне быть не понравилось тоже. Он бы ушел сейчас в деревню — греться у печки с чашкой похлебки в руках. Он все время спасал себя. И это почему-то тоже было противно. Так что же делать мне?» Он не знал.

И в этот момент сияние Столба стало ярче. Струи раздвинулись, потеряли свой кровавый оттенок, превратившись в мерцающий рубиновый занавес, и маленький силуэт возник над утопающим в снегу красным камнем. Из столба вышла Золотко, а мгновение спустя — ее мать.

Они бросились к Веточке, обняли его, как родного и, спрятавшись в лесу от холодного дыхания вьюги, стали спрашивать его и рассказывать сами.

Растерянный и испуганный, он говорил долго и сбивчиво, и, пристально посмотрев в прекрасные глаза Анис, спросил у нее наконец:

— Что же мне теперь делать?

— Я думаю, — ответила она, ласково обняв его за плечи, — нам всем сейчас надо идти в Камнелот. Мы должны найти Латунь, а ты — маму и братьев. Знаешь, мне почему-то кажется, что это будет неплохим делом — для начала.

И Анис улыбнулась.

Аделаида толкнула незапертую входную дверь и оказалась в полутемной прихожей. Было слышно, как на кухне кипит вода в кастрюлях, шипит масло на сковородке, и звякает о край миски ложка, которой Ирина мешает салат. На кухню Аделаида не пошла, а открыла другую дверь — в комнату Паши.

Павел оглянулся, кивнул ей в знак приветствия и сказал:

— Ада, ты потрясающе выглядишь!

Она и правда выглядела хорошо: была по-прежнему элегантна и подтянута, волосы, выкрашенные в нежно-сиреневый цвет, были уложены крупными волнами, волосок к волоску. Она уже вполне оправилась после инфаркта, а если сердце и побаливало когда-нибудь, то Аделаида никому об этом не говорила.

— Ты тоже ничего! — задорно ответила она и, понизив голос до шепота, спросила, — что маме будешь дарить?

Паша улыбнулся и, открыв ящик стола, бережно достал оттуда малахитовый бокал. Он был похож на тонкий и изящный розовый бутон на длинном стебле, а подставкой ему служили полукруглые, прижавшиеся друг к другу листья. Взяв бокал в руку, Аделаида почувствовала, что камень так тонок, что кажется невесомым. Лепестки пропускали солнечный свет, и выточенная из светло-зеленого малахита роза казалась золотистой.

— Это что-то потрясающее! — Аделаида осторожно поставила подарок на стол.

— А ты?

— Я?

— Ты, ты… Только не говори, что не пыталась работать с хрусталем! — Паша хитро прищурился.

— Я? Вот…

Аделаида достала из кармана бархатный футляр для ювелирных украшений и открыла его. Там лежали серьги. На двух серебряных крючочках крепились небольшие хрустальные подвески. Полукруглые, со множеством граней, они блистали как свежевыпавший снег.

Паша с восхищением смотрел на серьги, потом поднял глаза на Аделаиду:

— Ты хочешь домой?

Аделаида вздрогнула от неожиданности.

— Пойдем, посмотрим, что там с порталом, — попросил Паша, не дожидаясь ответа.

День был солнечным, но ветреным. Аделаида зябко куталась в пальто, Паша заботливо поддерживал ее под руку. Здесь, на Старом кладбище, ветер казался особенно пронизывающим. Холодный и влажный, он говорил о том, что где-то на юге наступила весна. Снега почти уже не было, и аллеи наполнял шорох прошлогодней травы, которую ветер перебирал своими тонкими бесплотными пальцами.

Они дошли до могилки, нырнули в ельник и вышли наконец к Речному столбу. Алтарь по-прежнему был разрушен, жалкие осколки его, окруженные слежавшимся снегом, виднелись тут и там. В центре зияла воронка.