Священник помолчал.

– А промышлял чем?

– Ходил, странствовал… песни пел. Хорошие песни. Свои.

– Рифмоплет, что ль? – спросил отец Алексий. Жуга кивнул. – А сам ты кто будешь?

– Травник я… все в толк не возьму, от чего он умер. Земля ведь еще теплая была, когда я его поднимал.

– Верю.

– И ночью оттепель была…

– Да.

– Он не мог так просто замерзнуть.

– Наверное, не мог…

Бессильно подперев голову рукой, Жуга сидел за чашкой остывшего чая, изредка вороша рукой рыжие всклокоченные волосы. Поднял взгляд – в кривозеркалье начищенного самовара отразилось худое, изможденное лицо. Жуга прикусил губу и сжал кулаки.

– Куда его унесли?

– В церковь.

Жуга повернул голову.

– Мне нужно… туда.

– Сиди, сиди… Там и без нас все сделают, как положено. Вечером сходим.

Жуга некоторое время молчал, о чем-то размышляя, затем помотал головой.

– Нет, – сказал он, вставая. – У меня еще есть девять дней. Пойдем сейчас.

Отец Алексий ничего не понял, покачал головой, но перечить не стал, и молча принялся одеваться.

* * *

Бревенчатая маленькая церковь оказалась на удивление новой и ухоженной, вот только выстудилась изрядно. Светились лампады у икон. Где-то за стеной потрескивала печь – мягкими волнами оттуда расходилось тепло. Наверху, в купольном сумраке виднелись размытые лики стенной росписи. Пахло ладаном.

Гроб с телом Вайды стоял у алтаря. Горели свечи в изголовье. Переодетый и причесанный, рифмач лежал, словно живой, и лишь лицо его, непривычно бледное и спокойное, выдавало истину.

– Где его похоронят? – хрипло спросил Жуга и закашлялся. Звук заметался эхом в гулкой церковной пустоте и затих где-то в углу.

Отец Алексий пожал плечами.

– Здесь… А почему ты спрашиваешь?

– Не всегда лицедеев хоронят на кладбище.

– Он ведь православной веры?

Жуга не знал точно, но кивнул, нимало не колеблясь: «Да».

– Тогда, как и всех, – на погосте. Я поговорю с поселянами, к завтрему выкопают могилу.

Жуга покачал головой, поднял взгляд на священника, и голубые глаза его так ярко вдруг блеснули, отразив свечное пламя, что отцу Алексию стало не по себе.

– Не надо, – тихо сказал Жуга. – У меня нет больше денег.

Он покосился на гроб и снова вздохнул.

– Я сам буду рыть.

* * *

Солнце клонилось к вечеру, когда Жуга, скользя и опираясь на посох, медленно поднимался на гору, где примостилась низкая черная хибара деревенской кузни. В кузницу вела тропинка. Узкая и плотно утоптанная, она подходила к самым дверям ее и после убегала дальше, спускаясь к воде, к пробитой в речке проруби. В кузне явно кто-то был – тонким звоном пела под ударами молотка старая наковальня. Жуга не стал стучаться – все равно бы не услышали – и, подойдя, сразу открыл дверь, вошел и огляделся.

Внутри было жарко и сумрачно. В дальнем углу был сложен очаг дикого камня; багровым светом мерцали угли. В другом углу примостился низкий, приземистый стол-верстак, на котором вповалку лежали разновеликие клещи, молотки, зубила и разный другой кузнецкий инструмент. По стенам, тут и там был развешан всяческий уже готовый товар – крючья-засовы, петли ворот, серпы, косы, скобы, не то тележные, не то бочарные обода, три-четыре топора и множество подков, рядком нанизанных на толстый граненый прут.

Человек у наковальни поднял голову.

– Не стой на пороге! – крикнул он, весело блеснув зубами. – И дверь закрой – дует!

Жуга замешкался, затворяя скрипучую дверь, а когда повернулся обратно, молот в руках кузнеца уже плющил горячее железо, наполняя маленькое помещение звоном и грохотом.

– Будь здоров, коваль! – крикнул Жуга, силясь перекрыть весь этот шум.

– Здорово, коль не шутишь! – кивнул тот и ловко перевернул клещами красную болванку.

– Я…

– Ну-ка, подсоби! Удержишь?

– Попробую…

Жуга даже опомниться не успел, а через миг уже сжимал в руках еще теплые рукоятки клещей. Мастер поплевал на ладони и ухватил молот обеими руками.

– Эх, вашу мать!

Молот взметнулся высоким косым замахом, и Жуга вздрогнул, ощутив руками эхо гулкого удара. Молот плясал свой тяжелый танец, давил, плющил и гнул податливый красный металл, а тот постепенно остывал, все больше и больше тускнея.

– Держи! – кузнец остановился и мотнул головой в сторону очага. Приблизился. Грудь его ходила ходуном. – Туда его! понял? – крикнул он чуть ли не в самое ухо.

Жуга кивнул и развернулся, заталкивая болванку в огонь. Кузнец бросил молот и схватился за веревку. Сипло задышали мехи. Угли вспыхнули, дохнули жаром, и вскоре глазам стало больно смотреть на раскаленную заготовку. Кузнец метнулся к молоту и махнул рукой:

– Давай!!!

Брызнули искры, и Жуга понял, что настоящая работа еще только началась. Теперь кузнец бил в полную силу, вкладывая душу в каждый свой удар. Жуга силился уловить этот краткий миг удара, посмотреть, что там у них получается, и всякий раз невольно смаргивал, когда от звона закладывало уши, но шло время, и вскоре на черном поле наковальни замаячил знакомый силуэт – лемех.