Золтан, я прошу тебя во имя нашей дружбы, — присмотри за ними. Я не хочу, чтоб им причинили вред. <К тому же, эта девушка довольно много для> Но я и не хочу, чтобы все трое таки нашли друг друга. Думаю, ты понял, что я имею ввиду.

Я далеко не так беден, как это может некоторым показаться. Да, когда-то я ушёл из города, но позаботился, чтоб моё дело не заглохло. Половина лавок фармацевтов в Лиссбурге принадлежат на самом деле мне (во всяком случае — торгуют они моими снадобьями). За пять лет я скопил достаточную сумму, чтоб не бедствовать. В ящичке деньги. Немного, но достаточно. Используй их, как сочтёшь нужным.

<Много времени> Все эти годы я вёл исследования, изучал свойства растений и трав, составлял рецепты и смеси, и записывал всё, что со мной происходило памятного, необычного и интересного. Всё это ты найдёшь в тетради, которую я также положил сюда. Сохрани её, я не хочу, чтобы её сожгли. Если будешь в Гаммельне, отдай её Карл-Хайнцу Готлибу — племяннику покойного старика Готлиба, помнишь? Ему пригодится. Ты знаешь, где он живёт.

Теперь о главном. Я чувствую, что что-то пошло не так, и даже руны мне пророчат беду. Я не боюсь смерти. Беда в другом. Мне кажется, что и с той стороны меня ждут неприятности. Не знаю, удастся ли мне из них выпутаться. Видишь ли, слишком много колдунов, магов, и просто провидцев и даже — святых инквизиция сожгла на кострах, да ещё война… Кому приносится эта жертва, мне неизвестно. Сила копится уже много лет, никто её толком не использует. Ветра больше нет, — это буря стучится в окна. Живым сопротивляться этому ещё можно, хоть и тяжело, но если кто-нибудь сейчас прихлопнет хорошего мага, и всё это хлынет в него… Я не знаю. И ещё: в этих землях хороших чародеев больше не осталось. Во всяком разе, я их не чувствую. Должно быть, я — последний, если не считать, конечно, тех мышат, но они — пока ещё никто, и ещё одного ещё одну, которая раньше им была. Ты знаешь, о ком я говорю.

На всякий случай, для внесения ясности в происходящее я наложил заклятие на этот свиток: если я ещё жив, чернила на нём будут красными. Если же меня уже нет, они почернеют, и тогда получится, что я пишу тебе всё это из могилы. Если это так, то что ж… значит, свидеться в этой жизни нам уже не судьба. Мы часто ссорились, были друзьями и были противниками, но я всегда уважал тебя, Элидор. Надеюсь, что это взаимно. В конце концов, мы оба — два не слишком глупых старых лиса, чтобы этого не понимать.

Прощай.

И если сможешь, позаботься о моих учениках»

Подписи под письмом не было. Вместо неё двумя-тремя росчерками была нарисована лисья голова. Морда была подозрительно знакомой, должно быть, травник использовал за образец рисунок на своём мече.

Чернила были чёрными.

— Идиот! Сукин сын! — в сердцах ещё раз выругался Хагг и стукнул себя кулаком по колену. — Дурак! Дурак! Самоуверенный болван! Ну почему ты не сказал мне обо всём этом раньше?! Горец полоумный! Почему ты никогда никому не доверяешь?!

Он оторвался от письма и снова огляделся.

— Но, шайтан меня возьми, — пробормотал он, — что же всё-таки здесь произошло?

В коробке оказались деньги — флорины, талеры, цехины, дукаты, испанские реалы. Не так уж много, но действительно «достаточно» — можно было купить хороший дом. Было ещё штуки три золотых слитков и семь серебряных, все стандартизированные «Королевским знаком»: серебряные — львом, золотые — головой леопарда. Помимо этого на дне коробки обнаружились два золотых кольца с довольно качественными камнями — рубином и изумрудом совершенно одинаковой старомодной огранки, мешочек с жемчугом и дюжина кружевных и тонких самородков так называемого «волосяного серебра», настолько изумительно красивых, что сами по себе могли бы служить украшением, не будь они такими колючими и хрупкими.

— Однако, каков фрукт, — Золтан поскрёб в затылке. — Столько лет водить меня за нос! Половина лавок! Хотел бы я знать, как аптекари будут делить его хозяйство, когда до них дойдёт это известие…

Он переложил в дорожные подсумки деньги и слитки, письмо и тетрадь сунул под камзол, перстни положил в карман. Затем перекусил вхолодную, не разводя огня, навьючил груз обратно на коня и ещё до темноты покинул шахты в заколдованном лесу.

Путь его лежал в ближайшую деревню. Ехал же он, разумеется, в трактир, заниматься тем, что умел делать лучше всего.

Дознавать.

В обломке зеркала отражалось круглое лицо с наполовину выбритой щекой, часть комнаты и меч в неброских серых ножнах, прислонённый к стене в изголовье кровати. Поверхность стекла была слегка искривлена, и от этого испанцу всё время казалось, что воздух в комнате плывёт, а меч шевелится. Мануэль затаил дыхание и прервал движение руки. Опустил бритву.

В комнате было до ужаса душно. Голова кружилась. Мануэль отложил бритву, подошёл к окну, откинул защёлку и толкнул фрамугу. Окно не поддалось. Он ударил сильней. Посыпалась замазка, одно стекло лопнуло, но окно, наконец, распахнулось. В комнату ворвался сырой холодный ветер, ещё не весенний, но уже не зимний, безо всякого следа мороза и снега. Мануэль подался вперёд и навалился животом на подоконник. Перед глазами мелькали круги.

Утро снаружи зевало и моргало слипшимися веками слоистых облаков. Мануэль был настоящим «жаворонком», с детства привык просыпаться раньше всех, а теперь он и вовсе потерял всякий сон. Где-то угрюмо и простужено брехали собаки, каркало вороньё. Ни одной весенней пташки не было слыхать. Не было видно и людей, деревня как вымерла. Некоторое время испанец так стоял, приходя в себя, затем вернулся в комнату. Не сводя взгляда с меча, в два движения торопливо закончил бритьё, стёр полотенцем со щёк остатки мыльной пены, сел на кровать и потянул трофей к себе. Бритва так и осталась лежать невымытой.