Кармалюк разъезжал по малой родине в шикарном экипаже, запряженном четверкой лошадей, в сопровождении лакея и кучера. Сам он был в лисьей шубе, слуги — при оружии, как было заведено у панов. Именно в таком виде однажды разбойника обложили на хате у его знакомца Ивана Литвинюка в селе Думенка под Баром. Местные жители, еще не подмятые кармалюковской «мафией», кинулись к дому с вилами. «Пан» в лисьей шубе положил первого же из нападавших выстрелом из ружья наповал, гордо изрек: «Я — Кармалюк!» и, пройдя через расступившуюся толпу, сел в сани и уехал.

На кармалюковцев устроили облаву. Нескольких мелких злодеев поймали. Но сам предводитель вынужден был после такого «наезда » со стороны властей перенести деятельность в Литинский уезд. Там он попытался отомстить своему-старому врагу Островскому, выследившему и поймавшему его в 1823 году. Кармалюк совершил налет на дом Островского в селе Комаровцы. Но тот с семьей был в отъезде — пытать и жарить оказалось некого. Раздосадованным разбойникам достались только домашние, вещи небогатого шляхтича и кое-какие деньги — всего добра, включая и «позаимствованную» одежду, на сумму около 1000 злотых.

К этому времени относится и несколько налетов Кармалюка на панские усадьбы. Банда увеличилась в количестве и чувствовала себя способной на «большие дела». Разбойники зарезали арендаторов в селах Гута и Гришки. Последнего долго мучили, выпытывая, где деньги. Это испортило отношение Кармалюка с местной шляхтой. Негласный договор: я граблю крестьян, но не трогаю панов, был нарушен. Кармалюк понимал, что губернские власти все рано будут его ловить, и хотел пожить вволю.

Пострадавшее польское дворянство, еще не утратившее инстинкт самосохранения, объявило «посполитое рушение» в одной отдельно взятой губернии. Зарезав арендаторов двух сел, Кармалюк стал, как сказали бы в наши времена, «беспредельщиком». Отморозка следовало изловить и уничтожить. Но некоторые подпанки с уголовными наклонностями наоборот сочувствовали ему. Особенно часто Устим любил отлеживаться и выпивать в гостях у шляхтича Ольшевского. На этой «малине» его в очередной раз и накрыли.

Совершил сей подвиг пан Феликс Янчевский из Кальной-Деражни. Он был ветераном двух армий (польской и русской) и за любовь произносить к месту и не к месту публичные речи получил кличку «Демосфен», кроме длинного языка златоуст имел еще и долгие руки с пудовыми кулаками. Янчевский пообещал лично поймать разбойника, а тот в ответ посулил подвесить храброго пана то ли за язык, то ли вообще за то место, которым делают и панов, и мужиков, и прокоптить как колбасу.

Тем не менее победил силач-оратор. Вместе с двумя приятелями и дюжиной крестьян отставной кавалерист нагрянул в дом Ольшевского и после жаркой рукопашной схватки скрутил Кармалюка и его сообщников — Василия Добровольского и Илька Скотинчука. Атаман пенился и кричал, что снова вырвется из Сибири, только чтобы отомстить Демосфену. «Мои хлопцы не украли у тебя ничего! — кричал разбойник. — А ты на Кармалюка нападаешь. Разве что сдохнешь, старый пес, только тогда не выслелсу тебя!»

Под конвоем Кармалюка отвезли в Летичевскую уездную тюрьму. Потом перевели в Литинскую. Это — по соседству. На допросах он заговорил и начал выдавать следствию сообщников и перекупщиков краденного. Не будем наивными — в полиции Российской империи еще были специалисты, умевшие «разговорить» любого «героя» несмотря на то, что официально пыток, как и сегодня, не существовало. Чаще всего подследственному просто не давали пить несколько дней, предварительно угостив солененьким. Впрочем, ждать трое суток было не нужно. Обычно уже наутро самый закоренелый злодей просто не мог сдержать жажду поделиться со следствием воспоминаниями о своих похождениях.

Но нашего преступного гения пытали не жаждой. Кармалюку показали чистосердечные признания его сообщников и пообещали снять с него железный ошейник и устроить свидание с любовницей Магдаленой Добровольской, сидевшей в женском отделении, если он подтвердит то, что уже и так было известно полиции. Атаман подтвердил. Ошейник не сняли. Свидания не разрешили. За такое «кидалово» Устим устроил бунт в тюрьме. Невиданное дело! — он порвал ошейник и кандалы, вооружился ими и стал вызывать на бой тюремщиков. Бунт поддержали только Скотинчук и муж любовницы — Василий Добровольский. Остальные заключенные в ужасе забились по углам. Три дня, забаррикадировавшись, Кармалюк с двумя «побратимами» сидел в отдельной камере, потом оголодал, обессилил без воды и сдался в плен охране вместе с цепями.

Официально Подольская губерния в это время входила в Царство Польское — автономное государство в составе Российской империи. От имени царя им правил его брат — великий князь Константин. Он требовал еженедельно докладывать ему в Варшаву о деле Кармалюка. А дело разрасталось. По нему проходили 250 человек, участвовавших в грабежах, полтысячи посредников-перекупщиков и около тысячи свидетелей. Конечно, это не «партизанская» армия, но действительно огромное по меркам всего одной губернии преступное сообщество. Целая подольская мафия!

Приговор, вынесенный в 1828 году, был таков: Кармалюку — 100 ударов кнутом, Скотинчуку и Добровольскому — по 50 ударов, Добровольской — 25. И всем — пожизненная каторга. Сто восемьдесят менее виновных отдали в солдаты или сослали в Сибирь, а всякую мелочь — просто выпороли, в том числе и шляхтича Ольшевского, на «хате» у которого поймали Кармалюка.

Супруги Добровольские и Илько Скотинчук так и осели в Сибири. Может, и до сих пор есть там их потомки, а кости так наверняка, но Кармалюк снова сбежал, проявив свою обычную энергичную напористость.