В 1830 году на так называемом «черном шляху» появился новый разбойник. Убийств пока не было, но скот исчезал с такой скоростью и в таких количествах, словно его уносила нечистая сила — за два летних месяца пропало 970 волов и 700 лошадей. По округе понеслось: «Кармалюк вернулся!» Дом Демосфена-Янчёвского сразу же превратился в крепость. В его усадьбе разместилась даже команда солдат.

Еще в XIX веке подсчитали, что Кармалюк набегал из Сибири без всяких поездов (их еще не было) целых 15000 верст! Это был выдающийся марафонец. Кроме того, за 42 года жизни шпицрутенов он получил свыше 4000, а ударов кнутом — больше 200. Но Устим Яковлевич снова был в прекрасной форме и горел жаждой противоправной деятельности.

Однако и этого «супермена» победили высшие силы, принявшие на этот раз образ низших организмов в виде холерной палочки. В том же году, как Кармалюк снова явился из Сибири в родные края, по всей Европе от Парижа до Петербурга прокатилась эпидемия холеры. Это был не выдуманный пиарщиками фармацевтических фирм «куриный «грипп», а самая настоящая непобедимая вражина.

Она победила не только Кармалюка, но и его далекого врага великого князя Константина, умершего от эпидемии точно так же, как десятки тысяч простых людей. Плавало в испражнениях героическое русское воинство, подавляя польское восстание, начавшееся в том году. И в той лее вонючей жиже тонула в красивых мундирах с эполетами не менее героическая армия восставшего Царства Польского. Внимательно изучала по утрам свои экскременты российская полиция. Умирали от жестокого поноса гордые паны и забитые мужики. Иудеи, католики и православные одинаково молили Бога о спасении.

Холера остановила всякую экономическую деятельность не только в Подольской губернии, но и во всем мире. Никого больше не интересовали краденые вещи. Система сбыта угнанных бычков, которую снова стал налаживать Кармалюк, рухнула в одночасье.

Пять последующих лет стали временем медленного угасания знаменитого атамана. Ему даже приходилось ночевать в обычных сараях. Он снова крал по мелочам, как в молодости, заглядывал в окна хат и усадеб, выискивая, чего бы стащить, сидел в тюрьме, бегал, но уже без прежнего блеска. Это был то ли Кармалюк, то ли бледная тень Кармалюка.

Когда он уже окончательно всем осточертел, его выследили в селе Карачинцы и застрелили на хате у любовницы — очередной чужой жены. Почуяв неладное, Кармалюк вышел в сени, столкнулся со шляхтичем Рудковским и тут же получил пулю в висок, труп опознали. Покойный был в кожухе, польской чемерке, высоких сапогах, имел при себе кисет с табаком, мешочек с пуговицами, ножницы, носовой платок, два пистолета, кинжал и пику. «Лицо овальное, выбритое, подстриженные усы, светлые волосы, зачесанные по-шляхетски, с пробором сбоку, орлиный нос, чело высокое — на нем два следа клейма, на плечах и спине следы рубцов от кнутов, в нижней челюсти недоставало двух передних зубов», — гласило полицейское заключение.

Почему же он остался в народной памяти? Да ведь это и есть подлинный, а не придуманный народный идеал — ничего не делать, грабить, есть, пить, гулять и хорошо одеваться. А еще — чтоб бабы любили. Для большинства представителей так называемого народа этот образ так и остается недостижимым идеалом. Воплощать его в жизнь страшно, так как расплата — каторга и пуля. Но Кармалюк преодолел инстинкт самосохранения и последовательно жил, грабил и убивал согласно вековечной народной мечте. А то, что чаще всего он грабил народ, забылось. В памяти остались только убийства и поджоги нескольких панов. Да и грабил-то Кармалюк только тех выходцев из народа, которые хоть чуть-чуть выбились в люди, сумев что-то заработать или скопить. А кого у нас больше всего ненавидят? Рокфеллера? Ротшильда? Нет! Более удачливого соседа. Зависть к нему особенно понятна. Эта зависть к ближнему и надула воздушный пузырь мифа о Кармалюке. Верхом на знаменитой украинской жабе и ускакал Устим в вечность.

Киев после разгрома ханом Батыем в 1240 году и до самого присоединения к России в середине XVII века даже сложно назвать городом в современном значении. В нем насчитывалось всего 10-12 тысяч жителей. Старый княжеский Киев от нынешней Львовской площади и до Михайловского златоверхого монастыря совсем запустел. Тут красовались только руины, единственными «киевлянами» в которых были бродячие собаки. Люди жили только на Подоле. А Киево-Печерская лавра вообще не считалась частью города. С Подола по разбитым лесным тропам туда ехали целый день! Новую жизнь в стольный град Ярослава Мудрого вдохнула только династия Романовых.

Роман нашего города с царской властью начался 26 июля 1654 года, когда «царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Великия и Малыя России самодержец» утвердил первого, киевского голову — по-тогдашнему войта — Богдана Сомковича в своей должности. Управлял этот предшественник нынешних меров совсем уж крошечной территорией — частью нынешнего Подола от улицы Нижний Бал до Почтовой площади, где никакой почты не было, а имелись только крытые очеретом мазанки самых бедных городских пролетариев. Тем не менее этот народ обладал большим чувством собственного достоинства. Уже в XIX веке, когда оборонительный Нижний вал снесут, а его ров станет называться Канавой, амбициозные подольские барышни не захотят встречаться с «джентльменами» с другой ее стороны. Помните, как в фильме «За двумя зайцами » Голохвастов скрывал то, что он «цирюльник из-за Канавы»! Вот именно по этой причине!

Но в XVII веке вонючая Канава не только процветала, но и считалась частью городских укреплений, прикрывавших Подол с севера. За оборону этого зловонного городского рубежа, украшенного поверх вала щербатым частоколом, отвечали сами горожане. А гарнизон русских ратных людей, появившихся в Киеве сразу же после Переяславского договора, занял часть пустующего Верхнего города. Они разбили свои слободы на той территории, где теперь находятся улицы Стрелецкая и Рейтерская. Так их назвали в честь пешего стрелецкого и конного рейтарского полков, расквартированных тут. Но чтобы погулять и выпить, солдатам приходилось спускаться на Подол. Только там были корчмы и шинки. А на Андреевском спуске из-за близости к служивым появились публичные дома. Прямо в одноэтажных мазанках под соломенными крышами, составлявшими все архитектурное украшение этой типично сельской на тот исторический момент, еще не воспетой Булгаковым улочки. Заведения разврата располагались тут до самой середины XIX столетия, когда Киев снова стал разрастаться, а проститутки были вынуждены переехать на далекую новую окраину — Ямскую улицу возле Байкового кладбища, как бы желая символически намекнуть на скоротечность земных услад.