— Для этого существует целый ряд наук, — отвечал учитель, с удивлением глядя на нее; — зачем вы это спрашиваете?

Прерывающимся от волнения голосом рассказала ему Вера о своей любви к маленькому брату, о своей мечте заменить ему мать и о своем вчерашнем горе.

Учитель слушал ее внимательно, по-видимому, недоумевая, как отвестись к ее рассказу: как к серьезному делу или как к пустой прихоти. Мало-помалу, искреннее увлечение, с каким говорила девочка, победило его недоверие. Когда она закончила, он несколько минут молчал, обдумывая что-то, и наконец, сказал:

— Вы слишком молоды, чтобы заниматься воспитанием ребенка; впрочем, если хотите, я могу теперь же расположить ваши занятия так, чтобы они вели к этой цели. Кроме того, я, пожалуй, дам вам прочесть несколько книг, в которых вы найдете самые необходимые правила ухода за детьми, и объясню вам, чего вы в них не поймете.

Вера поблагодарила учителя с таким жаром, что он совсем растерялся, и в уме его мелькнула обычная мысль: «Беда с девочками»!

С этих пор Вера опять принялась за книги, принялась с прежним упорным прилежанием; но теперь она занималась совершенно не так, как тогда. Ей не нужно было ничьих похвал и одобрений, она не старалась набивать себе голову разными мудреными словами, чтобы при случае хвастать ими, она не старалась поражать учителя своей памятью и сообразительностью; ей нужно было знать, как можно больше и лучше звать, чтобы эти звания могли принести пользу ее любимцу. Теперь полупонимание, наизусть затверженные фразы не удовлетворяли ее. Она беспрестанно спрашивала у учителя самых полных и обстоятельных объяснений, и сама привыкала вдумываться, составлять обо всем ясное понятие. Теперь учитель знал, чем можно было заставить ее побеждать всякую трудность: стоило показать, что известное знание необходимо ей, как воспитательнице, и она напрягала все усилия, чтобы усвоить его.

Петя выздоровел и, несмотря на мрачные предсказания доктора, опять пополнел и повеселел. По двенадцатому месяцу он стал осторожно переступать по комнате, держась за стулья, и лепетал множество слов, понятных для Веры и кормилицы.

— Завтра вашему Петеньке исполнится год, — говорила один раз мамка, укладывая ребенка спать: — вы бы, барышня, напомнили об этом папеньке, — в этот день уж всегда бывают подарки кормилицам; вот y генерала Кутайсова я кормила сына, так мне подарили шерстяной сарафан да 5 р. деньгами, a наш Петенька, точно сиротиночка круглый, как за ним ли ходи, ни от кого благодарности не увидишь.

Вере стало грустно. Она вспомнила, как при жизни матери день рождение каждого ребенка был веселым семейным праздником. За целую неделю шли толки о том, чем подарить новорожденного, какое устроить для него удовольствие. Новорожденный был царем в детской, ему во всем уступали, он имел право выбирать игры, какие хотел, и все старались ничем не обидеть его. В ее собственном, далеко невеселом детстве, дни рождений и именин составляли светлые точки, о которых она всегда вспоминала с удовольствием. Неужели же y Пети и не будет этих светлых воспоминаний? Неужели он не будет знать этих веселых детских праздников, так отрадно прерывающих однообразную будничную жизнь? A это очень вероятно. До сих пор он, как справедливо заметила кормилица, рос в доме точно круглый сирота. Отец очень редко видал его и никогда не ласкал, братья и Жени вспоминали о нем только тогда, когда слышали слишком громкий крик.

— Экий противный мальчишка! Как он ревет — все уши прожужжал! — с неудовольствием замечали они и вовсе не думали узнать причину этого крика или утешить малютку.

«Все равно: если никто не любит — я его люблю, я хочу, чтобы он был счастлив, и сделаю его счастливым! Пусть никто не помнит дня его рождения, я сама устрою ему такой праздник, что он будет целый день веселиться», — думала про себя Вера.

Она принялась перерывать свои вещи, надеясь найти среди них какую-нибудь забытую игрушку, которую она могла бы подарить Пете, но — увы! — все игрушки, сколько-нибудь годные к употреблению, давно уже перешли во владение мальчика, остальные же были выброшены, как ненужный хлам, при переезде на дачу. Карманных денег y Веры не было, и ей с грустью пришлось убедиться, что она не может обрадовать своего любимца никаким подарком. Она решила, по крайней мере, целый день забавлять малютку, выдумывать для него разные новые игры, устроить так, чтобы он не скучал ни минуты, ни разу не заплакал. И этот план оказался неосуществимым… Рано утром ее разбудил плач ребенка: оказалось, что кормилица, не надеясь получить желанный подарок, была в дурном расположении духа и на первую ласку своего вскормленника отвечала очень грубо. Петя обиделся и раскапризничался. Вера не успела его утешить, как в комнату вбежала Жени, чтобы узнать, отчего это мальчишка так кричит, что разбудил весь дом. Пете бросились в глаза блестящие сережки сестры, и он тотчас потянулся к ним. Жени оттолкнула его ручку и вышла из комнаты, ворча и на кормилицу, и на ребенка, a бедный мальчик снова залился горькими слезами.

«Боже мой! — сама чуть не плача думала Вера, — неужели это всегда так будет! Неужели одной моей любви мало, неужели для его счастья необходимо, чтобы и все окружающие любили его?»

С тяжелым сердцем пошла она брать урок y учителя. До слуха ее не раз долетал жалобный писк ребенка, об удовольствии которого сердитая кормилица вовсе не думала заботиться. Не мудрено, что учитель нашел ее рассеянной и непонятливой. Как только кончился класс, она тотчас поспешила в детскую. Дверь комнаты была открыта, и глазам девочке представилась совершенно неожиданная картина: на ее собственном низеньком креслице сидел отец, на коленях его скакал и веселился Петя, a подле стояла кормилица с радостным, подобострастным выражением лица.

— Славный мальчуган! — обратился Андрей Андреевич к дочери, не переставая с любовью глядеть на сына, — ты замечаешь, Вера, на кого он похож?

— Кажется, на маму, — несмело отвечала девочка.

— Да, ее глаза, ее улыбка, — с грустью проговорил Андрей Андреевич. — Бедняжка, он ведь не виноват!..

Отец прижал к себе головку малютки и нежно поцеловал его. Потом, видимо желая стряхнуть с себя грустные воспоминания, он заговорил другим, более веселым голо сом:

— Сегодня ведь наш Петя новорожденный, я велел кормилице вынести его в те комнаты; что он все здесь сидит отшельником, — пусть побудет с нами, за обедом мы будем пить за его здоровье.

Андрей Андреевич поиграл несколько минут с ребенком и хотел передать его кормилице, но Петя воспротивился этому. Он ухватился обеими ручками за шею отца и ни за что не соглашался отпустить его. Андрей Андреевич рассмеялся, поднял ребенка и унес его с собой в свой кабинет. На секунду Вера почувствовала грусть и досаду: «Ее Петю уносят от нее, не спросив, приятно ли это ей; отец, кажется, даже и не подозревает, что это ее ребенок, что она одна до сих пор и любила его, и заботилась о нем…» Но это чувство было моментально. «Отец полюбил Петю, — он уже не бедный, заброшенный сирота; и как он веселится, точно понимает, что с ним случилось! A вдруг он раскапризничается, рассердит отца? — отец такой вспыльчивый — забудет свое теперешнее доброе настроение и снова оттолкнет бедного ребенка!» — размышляла она.