Однако его прибытие все же давало некоторую передышку. У фон Хольтица появилась возможность отложить взрывные работы вопреки приказу фон Клюге, поступившему сегодня утром. Он сказал Моделю, что это было бы поспешным действием. Это может вызвать лишь волнения среди гражданского населения и даже помешать приготовлениям к обороне города. Модель согласился с ним. Он распорядился не предпринимать никаких действий до тех пор, пока не осмотрится на своей новой должности.

Однако передышка, которую получил фон Хольтиц, оказалась не слишком долгой. Когда он провожал Моделя к «хорху», который должен был доставить фельдмаршала в его новую резиденцию, этот властный человек обернулся к коменданту Парижа. Рядом с фон Хольтицем стоял его молодой адъютант граф фон Арним, который в тот вечер записал слова Моделя — для потомства — в своем дневнике с обложкой из зеленой кожи.

— Поверьте мне, Хольтиц, — сказал Модель, — на то, что мы сделали в Ковеле за 40 минут, в Париже потребуется 40 часов. Но когда мы закончим, этот город будет уничтожен [18] .

Для толпы, кружившей ранним утром по улице Севр, вокруг универмага «Бон марше», они были еще одной влюбленной парой. Почти касаясь друг друга лбами, они опирались на два велосипеда, тесно прижатых друг к другу на обочине, и о чем-то перешептывались. Девушка нежно привлекла его к себе и провела руками по волосам. В этот момент ловкие пальцы юноши перевесили крохотный велосипедный насос с его велосипеда на ее.

Девушка спокойно доехала домой и поднялась по трем лестничным пролетам в свою квартиру на улице Седийо. Заперев за собой дверь, она взяла с полки альбом по фламандской живописи в красном кожаном переплете, перелистала его, пока не нашла цветную репродукцию малоизвестной картины Брейгеля, и, зажав страницу между большим и указательным пальцами, вытянула из-под цветной репродукции листок папиросной бумаги. Затем отвинтила основание маленького велосипедного насоса, который передал ей ее возлюбленный, и извлекла оттуда еще один листок бумаги. Разгладив оба листка на столе, она приступила к работе.

Девушку звали Жоселин. Она была одной из двух шифровальщиц Сопротивления в Париже. На листке, который она прятала на книжных полках, содержалась информация, за которую гестапо заплатило бы по-королевски — кровью и золотом: шифр штаба голлистского движения во Франции. Жоселин была звеном в сложной цепочке, по которой все донесения поступали из Парижа в штаб «Свободной Франции» в Лондоне. Три радиопередатчика действовали в Париже и еще три — в пригородах. Парижские передатчики работали по четным дням, а пригородные — по нечетным. После обеда, когда шифровка будет завершена, Жоселин передаст сообщение, полученное ею у универмага «Бон марше», другому велосипедисту на набережной Вольтера. Тот, в свою очередь, доставит его в комнату горничной под самым карнизом дома № 8 по улице Вано. Там в нише над ржавым бачком унитаза находился один из передатчиков.

Долго обучавшаяся не читать зашифровываемые ею сообщения, Жоселин не обратила внимания и на это, аккуратно расправленное на рабочем столе. Это было первое после возвращения донесение Шабана в Лондон. Но при взгляде на последний из пятизначных блоков шифровки она вздрогнула. Тогда она вернулась к началу текста и вопреки инструкции прочла его.

«Варшава», — подумала Жоселин. Неужели дело дошло до этого? Под окном она видела мягкую зелень верхушек деревьев, вытянувшихся вдоль Марсова поля к подножию Эйфелевой башни. Неужели, спрашивала она себя, ничего этого в конце концов не останется?

В семи милях к югу от Парижа, в районе Пти-Кламар, находилась кольцевая дорожная развилка, украшенная ржавой вывеской, рекламирующей мыло фирмы «Кадум». Полковник Роль подкатил на велосипеде по отливающему черным блеском парижскому шоссе, повернув на кольцо, затем неторопливо объехал вокруг центрального островка и затормозил у устранявшего поломку велосипедиста. Мужчины кивнули друг другу. Роль спросил, не нужна ли помощь. Они перебросились еще несколькими словами, после чего мужчина, ремонтировавший велосипед, встал и уехал. Роль последовал за ним.

Шесть раз за последние три часа Раймон Боке, шахтер из Лилля, разыгрывал эту маленькую сценку, которую только что завершил под ржавой вывеской «Кадум». Каждый раз он вел за собой нового попутчика и, как намеревался проделать и с Ролем, доставлял своих благожелателей к крытой жестью лачуге по улице Алсас, 9, в Кламаре. Там, в глубине чахлого огорода, обнесенного обшарпанным штакетником, в тесной комнатушке размером с келью монаха сидели пять членов Парижского комитета освобождения.

Андре Толле, вспыльчивый, небольшого роста коммунист, возглавлявший этот комитет, принял первое в тот день решение: курить никто не будет. Толле хотел быть уверен, что ничто не выдаст их местонахождение в тот день.

Он не мог допустить, чтобы совещание было чем-то прервано. Он созвал этих людей в заброшенную лачугу для принятия самого важного из всех решений, которые когда-либо поручались его комитету. Толле хорошо понимал, что это решение может привести к полному уничтожению самого прекрасного в мире города и стоить жизни, может быть, тысячам его жителей. В этом жалком домишке в конце проселочной дороги Андре Толле предложил четырем другим участникам дать согласие на вооруженное восстание на улицах Парижа.