Сидевший в своем кабинете в отеле «Мёрис» генерал фон Хольтиц вздрогнул. Со свойственной ему непроницаемостью начальник штаба полковник Фридрих фон Унгер объявил, что в приемной встречи с генералом ждут четыре офицера СС. Генерал мог предположить лишь одно: о миссии Нордлинга стало известно и его пришли арестовывать.

Все четверо ввалились в кабинет, лихо щелкнули каблуками и разразились шумным «хайль Гитлер». Один, худощавый, с большим шрамом на скуле, подошел к столу Хольтица. Он был в звании оберштурмбаннфюрера, и фон Хольтиц разглядел на воротнике его кителя значок бронетанковой дивизии «Адольф Гитлер лейбштандарте». Он объявил Хольтицу, что получил по радио личный приказ Генриха Гиммлера. Упоминание имени главы СС и гестапо окончательно укрепило Хольтица в его опасениях: его действительно сейчас арестуют.

Вместо этого, однако, оберштурмбаннфюрер заявил, что Гиммлер приказал ему немедленно прибыть в Париж, чтобы завладеть находящимся в Лувре произведением искусства — гобеленом, эвакуированным в Париж из музея нормандского города Байё. Ни в коем случае, продолжал оберштурмбаннфюрер, гобелен не должен попасть в руки союзников. Он получил официальное распоряжение доставить гобелен на хранение в Германию.

Успокоившийся Хольтиц с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться. «Ах, ребята, — сказал он четырем эсэсовцам, — это же прекрасно, что вы помогаете спасти ценности от уничтожения». Он даже предложил старшему из офицеров воспользоваться пребыванием в городе и взять под покровительство и другие предметы из Лувра, например «Крылатую Победу» и «Мону Лизу» [26] . Нет, нет, ответил оберштурмбаннфюрер, единственное, что хотели Гиммлер и фюрер, это гобелен из Байё.

Фон Хольтиц вывел четырех визитеров на балкон. Облокотившись о перила, он указал влево, где в вечерних сумерках виднелись величественные очертания Лувра. Почти в тот же миг тишину ночи разорвала вспыхнувшая с новой яростью перестрелка, доносившаяся, казалось, из самого Лувра. «Очевидно, террористы захватили здание», — заметил Хольтиц. Эсэсовские офицеры с несколько озабоченным видом согласились с этим фактом. Однако, продолжал Хольтиц, он уверен, что банда французских террористов не может стать серьезным препятствием для четырех офицеров СС.

Оберштурмбаннфюрер несколько секунд молчал. Затем спросил Хольтица: не считает ли тот, что французы могли уже перевезти гобелен в какое-нибудь другое место? Нет, нет, возразил Хольтиц, зачем бы им это делать? Со стороны Лувра вновь донеслись выстрелы, и эсэсовцы еще раз выразили сомнение в том, что гобелен все еще в Лувре. Фон Хольтиц, который теперь наслаждался каждой минутой пребывания своих гостей, вызвал пожилого офицера, имевшего, вероятно, самую эвфемистическую должность в штабе. Этот капитан отвечал за «охрану французских памятников и произведений искусства». Он торжественно заверил офицеров СС, что гобелен действительно находится в Лувре.

Чтобы облегчить им задачу, Хольтиц предложил эсэсовцам бронемашину и отделение солдат, которые прикроют здание с улицы, пока четыре офицера будут добывать гобелен.

Изуродованный шрамом оберштурмбаннфюрер, видимо, был сбит с толку. Он заявил, что свяжется по радио с Берлином для получения дальнейших указаний и вернется через час. Еще раз выкрикнув гитлеровское приветствие, он удалился.

Четверка никогда более не попадалась фон Хольтицу на глаза. Драгоценный гобелен, который им было приказано спасти от союзников и на котором был изображен уникальный момент в истории, остался в Лувре. На 84 квадратных ярдах ткани придворные дамы Вильгельма Завоевателя девять столетий назад вышили сцену, которую так и не удалось запечатлеть кинооператорам Адольфа Гитлера: вторжение в Англию.

Небольшой яблоневый сад недалеко от Экуше был окутан такой же непроницаемой тьмой, как и та, что двое суток назад помогла незаметно уехать подполковнику Жаку де Гийбону. В штабном фургоне под увешанными плодами деревьями, из которого он наблюдал отъезд де Гийбона, генерал Жак Филипп Леклерк прислушивался к перестуку пишущей машинки: канцелярист допечатывал последние слова только что продиктованного им приказа из восьми пунктов. Всего через шесть с половиной часов, в 6.30 утра, Филипп Леклерк и солдаты его дивизии начнут преодолевать последние 122 мили путешествия, которое он начал 4 года назад: в пироге через реку в британскую Нигерию, граничившую с французским Камеруном. Леклерк вновь пробежал глазами приказ: «Я требую, чтобы на этом марше, который приведет дивизию в столицу Франции, все вы приложили максимум усилий, что, я не сомневаюсь, вы и сделаете». Леклерк взглянул на часы, затем подписал приказ и поставил дату. Была полночь.

Бургдорф, Фегелейн и эсэсовский помощник Гитлера гауптштурмфюрер Гюнше в мрачном молчании слушали генерал-оберста Йодля, который, вытянув на столе руки, докладывал ситуацию на Западном фронте. Гитлер вновь потребовал, чтобы этот доклад предшествовал сообщениям с Восточного фронта. Фюрер, отмечал позднее в своем дневнике Варлимонт, слушал Йодля сидя, при этом его правая рука, лежавшая на карте, слегка дрожала.

Когда Йодль закончил, Гитлер дернул головой. Хриплым от злости голосом он спросил: «Где мортира?» На этот раз у генерала Варлимонта были для него приятные новости. «Карл» и состав с боеприпасами достигли Суассона — менее 60 миль от Парижа. Еще через сутки, доложил Варлимонт Гитлеру, «Карл» будет во французской столице.

При мысли, что эта пушка, обладающая колоссальной разрушительной способностью, вскоре будет в Париже, Гитлер удовлетворенно пробурчал что-то. Затем бросил: «Йодль, пишите». Слова понеслись таким бешеным потоком, что степенный Йодль едва поспевал записывать.

— Оборона парижского плацдарма, — заявил Гитлер, — имеет наивысшее значение для военных и политических планов. Потеря города может привести к утрате всего побережья к северу от Сены и лишить нас площадок для запуска ракет, предназначенных для дистанционной войны против Англии.