Виктор видел в нем виновника своего тюремного заключения на четырнадцать лет.

После того разговора с начальником тюрьмы Виктор не слышал больше ни слова о Дэвиде Флитвуде. Газеты он читал не каждый день. Иногда не видел их неделями. Но однажды, два года спустя, прочел заметку о благотворительном концерте в Альберт-Холле, организованном в помощь семьям полицейских, получивших тяжелые ранения. Вел этот концерт Дэвид Флитвуд. Фотографии не было, но в заметке говорилось, что Флитвуд представлял исполнителей, сидя в инвалидном кресле.

Начальник тюрьмы не слишком интересовался тем, что происходило в стенах подотчетного ему учреждения. Среди заключенных пошли слухи о том, что Дженнер делал до того, как выстрелил в полицейского. Кое-кто из заключенных узнал, что он и есть насильник из Кенсел-Райз. Все они питали к насильникам, как и к растлителям малолетних, какую-то высоконравственную ненависть. Считалось допустимым бить пожилых женщин по голове в табачной лавке и запускать руку в кассу, считалось позволительным грабить банки; но изнасилование представляло собой нечто совершенно иное, переходящее все границы.

Теперь Виктор знал по себе, каково быть жертвой. Однажды ночью его изнасиловали четверо заключенных, и Кэл, впоследствии ставший его наставником в цехе конторской мебели, сказал ему, что, может, это научит его больше не совершать того, чем он занимался до ареста. В крови, все еще чувствуя боль, но на сей раз без паники, Виктор уставился на Кэла холодным взглядом и, хотя лицо его было в слезах, сумел сдержанно улыбнуться. Он смотрел и улыбался такому неописуемому непониманию человеческой природы и жизни, такому незнанию людей.

Можно ли так научить человека больше не совершать насилия? Виктор не знал. Взгляд его, пока он думал о прошлом, был гипнотически прикован к крыше дома, где, как ему казалось, он жил в детстве, к красному пятну среди других таких же красных и серых пятен, белизны улиц и зелени садов. Он встряхнулся и часто заморгал, чтобы скинуть с себя так внезапно захватившее его оцепенение.

Шел апрель. Часы перевели на летнее время три недели назад, дни были долгими, светлыми. Прямо под окном был небольшой палисадник, сарай, четыре мусорных ящика и, как ни странно, картотечный шкаф цвета ржавчины. В тюрьме Виктор работал в цехе конторской мебели: делал такие картотечные шкафы, стойки для фотокопий, вращающиеся стулья. Разумеется, этот шкаф не мог быть сделан его руками: изготовленные заключенными вещи запрещалось продавать широкой публике. Сад миссис Гриффитс был не из тех, где отдыхают или, наоборот, работают, – обычно в них забегают выбросить мусор или взять ведерко угля. Из окна было видно несколько захламленных задних дворов и ухоженных садов, но в основном панорама состояла из крыш и глухих стен. Виктор подумал, не нарочно ли Джуди и Том поселили его здесь, чтобы он, глядя из окна, не видел идущих людей.

Они не хотели, чтобы он видел женщин.

В своем ли он уме, если думает так, приписывает такую осторожность другим? Он начнет видеть женщин, как только выйдет на улицу. Женщины составляют половину человечества. Джуди и Том могут не знать, сказал он себе, Джуди могла вздрогнуть и отстраниться от него совсем по другой причине.

В конце концов, срок он получил не за изнасилование, а за попытку убийства.

В ту первую ночь Виктор Дженнер лежал в постели, перебирая в уме все, что нужно сделать. Он не смог заставить себя выйти из дома, потому что, как только открыл дверь и ступил на лестничную площадку, услышал внизу голоса и девичий смех. Электрический костюм начал облегать его туловище, руки и ноги, охватывать шею и стискивать горло, покалывать щиколотки и запястья, сдавливать грудь. Он отступил в комнату, ловя ртом воздух. Закрыл одеялом голову и верхнюю часть тела и пролежал на кровати около получаса. Потом встал, приготовил себе чай и положил на хлеб консервированных бобов, делая сильные, глубокие вдохи, чтобы успокоиться. Ему понадобилось сознательное усилие воли и громадная сосредоточенность, чтобы заставить себя думать о практических делах. В конце концов, когда стемнело, Виктор опустил штору, включил верхний свет, настольную лампу и, забравшись в постель, наконец сумел заставить себя привести мысли в относительный порядок. Первым делом пособие, потом встать на учет у врача, пойти в банк и выяснить относительно денег. Затем позвонить тете в Ганнерсбери. Потом пойти в центр по трудоустройству.

На воле, пока его не было, произошли большие перемены. Первые признаки этого он заметил по дороге в эту квартиру. Он полагал, что Лондон окажется грязнее, люди будут беднее, а главное, все вокруг внезапно оказалось гораздо больше, чем ему представлялось. Дженнер никого не знал, у него не было друзей, он был совершенно один. В памяти всплыло, как он хвастал в прежние дни, что не знает, что такое одиночество. Тогда ему нравилось собственное общество, но теперь он был в этом не так уверен. Сейчас Виктор стал сомневаться даже в том, что имел в виду под собственным обществом.

Виктор так долго находился в общей камере, в здании, где полно людей, что теперь боялся оставаться один. Но в конце концов ему удалось заснуть. Он всегда видел много сновидений в тюрьме, особенно о прошлой жизни и домах и, естественно, о твари из своей фобии, но ему ни разу не снился дом с адресом Солент-гарденз, 62, в Кенсел-Райз. Теперь, больше десяти лет спустя, он его увидел. Он снова находился в этой спальне, как загнанное в угол животное, и охотники заходили со всех сторон. Девушка не годилась в заложницы: он мог только убить ее, а что было делать потом? В этом месте Виктор понял, что видит сон, потому что в действительности все было не совсем так. И подумал, что нужно немедленно открыть глаза, пока сон не перерос в кошмар.

Дэвид Флитвуд открыл дверь и вошел – только это был не Флитвуд, это был он сам, похожий, как отражение в зеркале. Виктор услышал, как он кричит Флитвуду, чтобы он прислал настоящего полицейского, а не кого-то переодетого, и тот, словно поняв, начал преображаться на его глазах, становиться выше, тоньше, бледнее. Позади него на стене находилась картина, нарисованный или выгравированный контур. Дженнер не мог понять, что там изображено, но заранее опасался этого знания.

– Я вижу сон, – сказал Виктор, закрыл глаза и открыл их снова, собираясь проснуться, но сновидение отказывалось его отпускать.