Четверг, 4 декабря

Когда я дал согласие выступить в качестве защитника полковника Абеля, я не имел представления, что мне придется также выступать в качестве его Санта Клауса. Но дело было сделано.

В это время года всем обитателям атлантской тюрьмы вручали «подарочные заявления», которые они с надеждой заполняли и отправляли своим родственникам или кому-либо другому, кого они избирали в качестве своего Санта Клауса. Мне тоже выпала эта роль в качестве юридического представителя полковника и единственного человека, с которым он переписывался в Соединенных Штатах Америки. Его «подарочное заявление» прибыло сегодня. Рудольф просил прислать книги. Он хотел получить четырехтомную «Социальную историю искусства» и четыре фунта простого молочного шоколада (он пояснил, что этот шоколад ему нравится и к тому же он может использоваться при осуществлении всевозможных сделок в тюрьме).

Кроме того, он писал: «Я был очень занят, изготовляя рождественские открытки для заключенных. Полагаю, когда я закончу, у меня будет отпечатано всего примерно две тысячи пятьсот штук. Поверьте мне, я с удовольствием делаю эту работу. Поскольку некоторые из них печатаются в пяти цветах — это значит, что я смотрел на каждый рисунок от пятисот до двух с половиной тысяч раз, достаточно много для того, чтобы любой рисунок стал уже казаться ужасным».

(Позже он писал, что открытки, «по-видимому, понравились заключенным, поскольку после распределения их осталось очень мало. Это меня в какой-то мере удовлетворило».)

Рудольф изготовил открытки семи разных видов, включая одну на испанском и одну на еврейском языках. В соответствии с тюремными правилами он мог мне послать только одну открытку. На ней был изображен в черно-белых тонах зимний пейзаж, и она имела красную окантовку. Изображенный пейзаж мог встретиться в Новой Англии или Сибири: на фоне темных сосен, занесенных снегом, домик, а на переднем плане — группа белых березок.

На открытке было напечатано: «Лучшие пожелания по случаю Рождества». Внизу незаметные для невнимательного человека стояли инициалы художника — «Р. И. А».

Четверг, 8 января

Первое письмо от полковника в новом году было полно надежд. Он получил весточку от жены и дочери. Они ответили на его письмо, посланное прошлым летом, которое в конце концов было доставлено по адресу, предположительно через международную организацию Красного Креста.

«Нет надобности говорить, как я счастлив, получив это письмо, и нахожусь в ожидании новых писем в будущем», — писал Абель.

Эллен Абель писала: «Мы делаем все, что можем, для того, чтобы добиться твоего освобождения, чтобы ты был снова с нами. Все, кто знает тебя лично, в том числе наши друзья, когда я им рассказываю о твоей истории, говорят, что ты невиновен, и верят, что ты будешь снова с нами».

Может быть, г-жа Абель верила в это, но я склонен думать, что эти строчки были включены в письмо для сведения государственного цензора. Она спрашивала о более важном обстоятельстве: «Не нуждаешься ли ты в деньгах? Если нуждаешься, мы можем переслать тебе, только узнай у своего юриста, как это сделать».

Следуя совету жены, Рудольф попросил меня сообщить о состоянии его финансов — о текущих расходах и об оценке («необязательной» — добавил он шутливо) возможных расходов в будущем. Он также попросил меня посоветовать, каким образом его жена может переслать деньги.

Когда Абель был арестован, ходили слухи, что полковник припрятал деньги по всему Нью-Йорку. Согласно одной версии, он зарыл в Проспект-парке миллион долларов. Однако в той мере, в какой это удалось установить ФБР, он располагал суммой в двадцать одну тысячу долларов, а наши судебные издержки к данному моменту составляли 13 227 долларов 20 центов, в основном на подготовку печатных и стенографических материалов. С согласия Абеля и одобрения окружного суда произведенные моей фирмой расходы были полностью компенсированы. Штраф, назначенный судом в сумме трех тысяч долларов, оставался неуплаченным в ожидании рассмотрения апелляции. Предстояло также получить установленный мне гонорар — десять тысяч долларов за весь процесс по этому делу.

Что касается будущих расходов, то их трудно было определить заранее. Если в силу тех или иных причин приговор будет пересмотрен, Абелю будет возвращена солидная сумма. Однако в случае пересмотра дела первоначальные расходы на защиту значительно возрастут.

Я сообщил обо всем этом Рудольфу и сделал следующий вывод: хотя, по всей вероятности, потребуются дополнительные средства, я не могу определить даже приблизительно, какая именно сумма ему будет нужна.

Еще два вопроса занимали мысли полковника и получили отражение в письме. Во-первых, яі по-видимому, забыл возобновить его подписку на «Нью-Йорк тайме» и ему уже в течение пяти дней приходилось обходиться без кроссвордов, без игры в «бридж» и без международных новостей. Он сразу же привлек меня за это к ответственности. «Во-вторых, — писал он, — я хочу взвалить на вас еще одну задачу. Речь идет о судьбе моих пожитков». Он хотел переправить семье все свое имущество, в том числе картины, фотоаппараты, книги, ноты, музыкальные инструменты, различный инструмент — все, что власти согласятся отдать.

Пятница, 13 февраля

Это было простое письмо, которое начиналось следующим образом: «Я осмеливаюсь писать вам, после того как узнала из газет о том весьма гуманном отношении, которое вы проявили к моему мужу — Рудольфу Абелю».

Само по себе письмо было тривиальным. Важно, однако, то, что оно было вообще написано. Это было первое звено в процессе установления связи между администрацией Соединенных Штатов Америки (к этому времени они должны были понять, что я покажу это письмо властям в Вашингтоне) и кем-то за «железным занавесом», кем-то, кого беспокоила судьба полковника КГБ Рудольфа Ивановича Абеля.