— И последнее, — продолжал Кречетов, не обращая внимания на неприязнь к себе. — Вы здесь родились, живете… На вашей памяти были случаи, когда седок… по неопытности, по недосмотру — назовите как удобно это вам — падал с конем под кручу?

Она провела ладонью под носом, показалось, при этом отрицательно качнула головой. Ответила неторопливо и тихо:

— Что ж тут мудреного… Это вам любой скажет.

— А вы лично? Вы помните кого-нибудь?

Подумав немного, она снова провела рукой по лицу. Назвала фамилию, приблизительное время — начало тридцатых, — место падения. Оно не совпадало с местом падения Ударцева, даже было не в той стороне, но Кречетова интересовала лишь возможность такой нелепости. Сам факт.

— Он погиб? — спросил Пирогов осторожно.

— Да, там было очень высоко… Или перед войной… Депутат сельсовета…

— Вот даже как? — Кречетов вынул из среднего ящика стола четыре чистых листа бумаги, протянул Долговой. — Коротко напишите. Или напечатайте. В двух экземплярах… Тот и другой случай.

Она вышла в приемную. Капитан встал, открыл ключом металлический ящик-сейф, заглянул внутрь. Там лежали бланки, штемпельная подушка, печать, винтовочный патрон, бледно-желтый с блестящей, почти белой острой головкой — пулей. Кречетов машинально переставил его с места на место, но Пирогова заинтересовала необычная светлая расцветка.

«Кайнокъ» — увидел он на казенной части гильзы, и был удивлен еще больше: никогда раньше он не слышал о такой маркировке.

— Что она означает?

— Черт их упомнит! — ответил капитан. — В гражданскую войну тут этого добра было выше головы. Французские, английские, японские.

— Но это русский патрон.

— А русский, так что? В святцы его?

В нижнем отделении сейфа стояла распечатанная, начатая бутылка водки. Кречетов поднял ее против лампочки, оглядел, вернул на место. Подумал, прикрыл дверцу и лишь теперь снял фуражку, со шлепком бросил на стол. Сказал Пирогову:

— Шилом моря не нагреть… Нет здесь ничего. Ни одной зацепки. Ни намека на гейм [2] . Кстати, — встряхнулся он. — Чьи овцы истоптали дорогу?

— Вчера и сегодня с утра колхоз инвентаризацию скота проводил. Выборочное взвешивание. Потом перегнал две отары на новые пастбища.

— Вчера? А неделю тому не было ничего такого?

— Нет. Это можно подтвердить справками. Но я знаю точно, что не было.

— А в Покровке? В Кочснсве?

— За вчера не поручусь. Неделю назад — не было. Иначе в райисполкоме получили бы отчеты.

— Логично. Но тогда получается — и с этой стороны не прискребешься. Каков же вывод? Глупый случай?

— Но куда-то он все-таки спешил.

— А если к марэске [3] ? Почему бы нет? Парень крепкий, видный, свободный… Последнее время он в Покровку наведывался не раз. Мне это точно известно. Представляешь, какой анекдот мы ему в биографию слепим?.. А несуразица… С кем она не случается. Тот депутат, — Кречетов кивнул на дверь, за которой слышались неровные, приглушенные щелчки пишущей машинки, — тот депутат мужик был местный, привычный к узким, вертлявым дорогам, с детства, поди, в седле могался по кручам. А однажды не рассчитал… Ударцев, насколько я информирован, не был жокеем. Да и наездник — по служебной нужде.

Пирогову вдруг показалось, что несравненно более опытный капитан и сам-то не очень верит себе. Нелепость случая тоже требовала надежных доказательств. А их не было, и Кречетов, развивая мысль о несчастном случае, очень хочет, чтобы Пирогов поверил в нее как в собственную. Но Корней все еще находился в подавленном состоянии, мысли его прыгали, как кузнечики в разные стороны, сталкивались в полете и высекали, будто искры, беспомощные, крикливые «что да почему». Не глубже. И потому, почувствовав на миг неуверенность в рассуждениях Кречетова, он тут же забыл о ней.

— Оформляй протокол осмотра местности, — закончил капитан. — Приложи схему дороги, данные промера — ширины, радиуса поворота… Приложи свидетельства. — Кивнул на дверь, за которой продолжала стучать машинка. — Неплохо бы продублировать их за другими подписями. Лучше, чтоб кто-то прибавил еще случай… Я составлю рапорт и заключение…

На другой день после полудня нагрянул в Ржанец заместитель начальника УНКВД подполковник Лукьяненко, выслушал Кречетова, Пирогова, полистал папку с документами расследования обстоятельств трагедии, долго, точно так и сяк складывая буквы, глядел на заключение: несчастный случай. Отложив наконец бумаги, он справился, когда похороны, и, услышав, что все к тому готово, вызвался принять участие в них.

На кладбище собрался народ. Кроме представителей соворганов, милиции, на «могилки» сошлись старики и старушки, много ребятишек — больше пацаны, но ближе к старушкам, тише и незаметней, со взрослой грустью в глазах стояли и девочки. Для большинства пришедших проводить его, Михаил был далекий малознакомый человек: многие видели его раз-другой на улице, кое-кто боялся его наглаженной формы и насупленного, вечно недовольного вида. Но если в жизни сложен и часто непостижим человек, то в смерти все мы равны, и непонятное вчера становится ясным и просит человеческого сострадания.