Паровоз выпустил подряд три сгустка гари, те пролетели перед самым лицом, и Вяземский отошёл от двери. Он протиснулся в купе, крохотное, с одной полкой и подоконным столиком, на котором действительно лежала стопка московских газет. Сверху был гучковский «Голос Москвы».

– И, – заглянул в купе проводник, – не погребуйте, ваше высокоблагородие, тут жёнка моя, мастерица яблочные наливки делать, прям-таки – кудесница, рюмочку-другую к обеду… Снеди-то, я полагаю, у вас вдоволь, а то…

– Спасибо, уважаемый, я… – Вяземский хотел было отказаться, но вспомнил случай с шустовским коньяком доктора Шаранского и с благодарностью принял полштоф с красивой желтой наливкой. В этот раз у Аркадия Ивановича был основательный запас коньяку из тётушкиного подвала, он вёз его ротмистру Дроку, но отказаться от того, что от души предложил проводник, было нехорошо.

Аркадий Иванович поставил тётушкин погребец, сработанный, видимо, ещё в начале прошлого века. От деревянного ящичка, по углам обитого медью, манило путешествиями в кибитке, да в треуголке, да в ботфортах и со шпагою… Он достал гранёную рюмку на толстой ножке, устойчивую, телятину, рябчика, нарезанную розаном кулебяку и янтарную, холодного копчения белорыбицу. Всё пахло вкусно… и под яблочную настойку…

Проводник разбудил задолго до Москвы, он ходил по тесному проходу вагона и бормотал, пересчитывая мешки. Вяземский услышал, проснулся и больше не спал.

На перегоне, где эшелон встал и затих, Вяземский вышел из купе, и проводник предложил кувшин с водой и чистое полотенце. Аркадий Иванович умылся, позавтракал и сел читать газеты. Проводник спроворил кипятку, и Аркадий Иванович напился чаю. Утро было прохладное, проводник держал настежь открытую дверь, и в каморку через открытое окошко загуливал утренний свежий воздух.

Аркадий Иванович поёживался и, чтобы отвлечься, стал перелистывать газеты, сначала «Голос Москвы», и смотреть заголовки. Заголовки были броские: «Борьба с тайным влиянием немцев», «Мирные завоеватели», «Анонимное просачивание немцев», «Немецкий шпионаж в России», «Немецкое засилье в музыке». Эту статью он мельком пробежал и обнаружил, что, оказывается, девяносто процентов всех капельмейстеров в русской армии – немцы, а немцы искажают душу русского солдата своей личной трактовкой музыки, кроме того, немцы, что, несомненно, подозрительно, монополизировали в России-матушке производство всех музыкальных инструментов! В других газетах было всё так же по-залихватски, и читать просто не имело смысла: «Засилье», «Московское купеческое общество в борьбе с немецким засильем», «Спрут, высасывающий соки всего мира», «Бойтесь провокации», «Неуязвимость австро-немецких предприятий», «Отвергайте помощь врагов России» и так далее, и так далее, и так далее. Всё это казалось непонятным, ощущалось как неприятное, будто со дна застоявшегося водоёма поднималась муть. Аркадий Иванович с брезгливостью бросил всю стопку на дальний конец полки и стал смотреть в окно. Эшелон в это время тронулся. Вяземский вышел из каморки и остановился у открытой двери.

«Капельмейстеры… а при чём тут капельмейстеры? – Аркадий Иванович смотрел на медленно проплывающий утренний пейзаж. – А кто возглавил коронационную процессию в Кремле, когда на трон венчался Николай Александрович? Разве не граф Карл Маннергейм и не барон фон Кнорр? А почему? А потому, что ростом вышли и статью и офицеры были примерные… А с другой стороны, что сказал император Николай Первый? А император Николай Первый сказал, что русский дворянин защищает Россию, а остзейский – государя!» Тут Аркадий Иванович вспомнил, что, когда вчера разговаривал с симбирским городским головой, тот, при упоминании Москвы, как-то стушевался, как будто испытывал какое-то неудобство, а потом высказался, что в Симбирске тоже было нечто похожее – в сентябре прошлого года после объявления войны нескольким местным немцам тоже досталось, но тогда это поветрие пришло из Петербурга. Вяземский сначала не обратил внимания на реплику головы и сейчас только припомнил, что, когда его полк уже вошёл в состав 1-й армии вторжения барона фон Ренненкампфа, слухи о погроме немцев в Санкт-Петербурге дошли до кавалергардов, но никто не поверил, а в пылу сражений вскорости и забылось.

«Ладно, – подумал он. – В конце концов, поорут, набьют кому-нибудь морду… тем всё и кончится!»

Когда приехали в тупики Казанского вокзала, проводник сказал, что багаж Вяземского он посторожит и всё сдаст на руки носильщикам. Аркадий Иванович пошёл к военному коменданту и у дверей неожиданно обнаружил Павлинова. Тот, склонившись к подлокотнику, спал. Вяземский прошёл внутрь, комендант созвонился с Виндавским вокзалом и выяснил, что через четыре часа в Двинск отправляется литерный поезд с маршевыми ротами. Это было отлично, оставалось выяснить судьбу заказа винтовки с оптическим прицелом, и можно отправляться дальше. Отпуск закончился. Стало немного грустно, но Аркадий Иванович, как рубят канат с ненужным тяжёлым грузом, обрубил воспоминания. Он встал против Павлинова и кашлянул, Павлинов повёл головой, открыл глаза, увидел подполковника и вскочил, но ещё не проснулся.

– Вы что, тут всю ночь провели? – спросил Вяземский.

– Так точно, ваше высокоблагородие… – Павлинов говорил, и его пошатывало.

«Проснётся на ходу», – подумал про денщика Вяземский и повернулся.

– А что так? – спросил он на ходу.

– Так, ваше высокоблагородие, если бы я утром поехал, то не проехал бы!

Вяземский повернулся.

– Ваше высокоблагородие, так бунт в Москве… уже три дня. Только ночью успокаиваются, поэтому я с вечера сюда и приехал, иначе никак…

– Вы готовы к отправке? С родными попрощались?

– Так точно, ваше высокоблагородие, сидор, шильце-мыльце, всё с собой… А по-другому никак было не успеть…

– Что, и вправду бунт?

– Бунт, ваше высокоблагородие, бессмысленный и беспощадный…

Вяземский отметил про себя грамотность денщика и улыбнулся.

Проводник сдержал обещание, когда Вяземский и Павлинов подошли, двое грузчиков взвалили по чемодану на ремнях через плечо и тронулись.

Площадь около Казанского вокзала удивила Вяземского, стояли четыре или пять колясок, ни одного ломовика и никого народу. Коляски были сезонников, старые и потёртые, лошади косматые деревенские клячи.