— Ты совсем ничего не ешь. — Эрвин подошел к ней и встал рядом, не дотрагиваясь до нее. Но Джоан все равно вздрогнула, ощутив жар, исходящий от его тела. — Ты не голодна? Или вдруг потеряла аппетит?

Его мягкий тон привел Джоан в еще большее смятение. Что, если он уже обо всем догадался? Нет, конечно же нет! Как бы он смог? И тут Джоан снова почувствовала презрение к себе за все новые и новые отсрочки, которые придумывала с самого утра. Она повернулась к мужу и заставила себя улыбнуться, но улыбка вышла слишком лучезарной, чтобы быть искренней.

— Нет, просто не хочется. — Джоан вернулась к столу. — Знаешь, хорошо бы сегодня прогуляться вдоль берега. — Она отщипнула несколько виноградинок от роскошной кисти, заманчиво свисавшей из вазы с фруктами. — Мы уже целую неделю никуда не выбирались.

Испытывая неловкость оттого, что Эрвин не переставая смотрит на нее, Джоан положила в рот виноградину, но едва не поперхнулась, услышав его слова:

— У нас ведь и без того было чем заняться, не так ли?

Она наконец справилась с виноградиной, которая едва не застряла у нее в горле. В словах Эрвина, хоть и произнесенных небрежным тоном, чувствовался некий упрек. У них действительно не было необходимости выбираться из дома. Все, что им было нужно, — они сами. Небольшие прогулки по саду или в сосновой роще, пикники в увитой розами беседке — все это делало еще более привлекательным их уединение, медленные, упоительные часы, когда они занимались любовью. Вдвоем, вдали от всех.

— Да, конечно. — Голос Джоан слегка охрип из-за охватившей ее паники. Восхитительное ощущение близости, ощущение того, что они созданы друг для друга, покинуло ее. Она знала, что однажды это случится. И случится в тот момент, когда она расскажет Эрвину правду. Но никак нельзя было позволить этому произойти именно сейчас. Она не чувствовала трещины между ними до тех пор, пока они не заговорили о Томе. — Я сказала Кармен, чтобы она привела все в порядок и наполнила холодильник перед нашим приездом. — Джоан старалась говорить как можно более беззаботно. — Но сейчас все наши припасы подходят к концу, и я подумала, что мы могли бы совместить приятное с полезным — пройтись по магазинам и заодно полюбоваться окрестностями.

— В самом деле?

Эрвин следом за нею отошел от ограды и уселся напротив, засунув руки в карманы джинсов. Его серо-стальные глаза пристально изучали лицо жены. А голос прозвучал сдавленно, и в нем послышалась печаль, когда он снова заговорил:

— Мы с Томом были очень разными людьми, но я любил брата. Его смерть меня потрясла. До того как я приехал сюда, в это место, где он был счастлив, где наслаждался уютом и покоем, я не мог до конца разобраться в своих чувствах. Но сейчас мне кажется, что ты не хочешь говорить о нем. Тебя раздражает даже звук его имени. В чем дело?

Джоан схватила свою чашку с давно остывшим кофе и залпом осушила ее, вновь едва не подавившись.

— Вы были любовниками? — Казалось, что слова даются Эрвину с трудом. — В этом причина?

Сердце Джоан пронзила боль. Впервые с того момента, как они повстречались, она сожалела о почти невероятной способности Эрвина угадывать ее мысли. Она сложила руки на коленях и попыталась улыбнуться:

— Почему ты об этом спрашиваешь? Только не говори, что хочешь поссориться со мной! — Прозвучало ли это достаточно шутливо, как она надеялась? Или же слова стали прямым признанием вины?

— Я спрашиваю потому, что все мои разговоры о Томе тебе неприятны. Раньше я об этом не думал, но теперь мне пришло в голову, что Том провел здесь в общей сложности достаточно долгое время. К тому же он был привлекательный мужчина. Если прибавить сюда склонность к риску — не чета какому-то там «лавочнику»! — и присутствие чертовски красивой женщины, чьим писательским талантом он всегда восхищался, то, что мы получим в результате? — Эрвин чуть приподнял бровь. — Я повторяю свой вопрос.

Джоан пробрал озноб. Хотя Эрвин прилагал все усилия, чтобы казаться спокойным и безразличным, лицо его словно окаменело. И в то же время Джоан не была уверена, что до конца понимает его мысли и чувства.

То, что она уже была однажды замужем, не имело для него никакого значения. В свое время он даже не захотел говорить с ней об этом. «Это было ошибкой, о которой следует забыть», — сказал он, отказавшись от всех разъяснений Джоан.

Эрвин не только считал ее брак с Барни Бленнером чем-то не заслуживающим внимания, он даже никогда не спрашивал, был ли в ее жизни еще какой-либо другой мужчина. Казалось, единственное, что его занимало, — это их будущее. Его и Джоан.

Но сейчас, когда он заговорил о Томе, что-то очень похожее на вспышку ревности или гнева промелькнуло в его глазах, в которых до этого Джоан читала только любовь, нежность и неистовое желание.

Неужели только из-за того, что Том был его братом? Неужели поэтому возле чувственных губ Эрвина сейчас появились горькие складки? Ирония, с которой он произнес слово «лавочник», говорила о том, что обида, нанесенная братом, не забылась до сих пор.

Действительно ли Том был красив? Сейчас, оглядываясь назад, Джоан должна была признать, что это было так. Ниже брата и не столь мощного телосложения, он обладал густыми каштановыми волосами, ярко-голубыми глазами и тонкими чертами лица, неуловимо напоминая аристократов прошлого века. Да, он был красивее брата, но уступал ему в главном. В нем не было той притягательной мужественности, которая всегда вызывает ответную реакцию у женщин.