Э м о р и. Да-да, ее звали Изабелла – и ничего в ней не было, кроме того, чем я сам ее наделил.

Р о з а л и н д а. И что получилось?

Э м о р и. В конце концов я убедил ее, что мне до нее далеко, – и тогда она дала мне отставку. Заявила, что я все на свете критикую и к тому же непрактичен.

Р о з а л и н д а. В каком смысле непрактичен?

Э м о р и. Ну, понимаете, вести автомобиль могу, а шину сменить не сумею.

Р о з а л и н д а. Что вы намерены делать в жизни?

Э м о р и. Да еще не знаю, избираться в президенты, писать…

Р о з а л и н д а. Гринич-Виллидж?

Э м о р и. Боже сохрани, я сказал «писать», а не «пить».

Р о з а л и н д а. Я люблю деловых людей. Умные мужчины обычно такие невзрачные.

Э м о р и. Мне кажется, что я вас знал тысячу лет.

Р о з а л и н д а. Ой, сейчас начнется рассказ про пирамиды!

Эмори. Нет, у меня была в мыслях Франция. Я был Людовиком XIV, а вы – одной из моих… моих… (Совсем другим тоном.) А что, если нам влюбиться друг в друга?

Р о з а л и н д а. Я предлагала притвориться влюбленными.

Э м о р и. Нам бы это легко не прошло.

Р о з а л и н д а. Почему?

Э м о р и. Потому что именно эгоисты, как ни странно, способны на большую любовь.

Р о з а л и н д а (поднимая к нему лицо). Притворитесь.

Долгий, неспешный поцелуй.

Э м о р и. Милых вещей я говорить не умею. Но вы прекрасны.

Р о з а л и н д а. Ой, только не это.

Э м о р и. А что же?

Р о з а л и н д а (грустно). Да ничего. Просто я жду чувства, настоящего чувства – и никогда его не нахожу.

Э м о р и. А я только это и нахожу кругом и ненавижу от всей души.

Р о з а л и н д а. Так трудно найти мужчину, который удовлетворял бы вашим эстетическим запросам.

Где-то отворили дверь, и в комнату ворвались звуки вальса. Розалинда встает.

Слышите? Там играют «Поцелуй еще раз».

Он смотрит на нее.

Э м о р и. Так что?

Р о з а л и н д а. Так что?

Э м о р и (тихо, признавая свое поражение). Я вас люблю.

Р о з а л и н д а. И я вас люблю – сейчас.

Поцелуй.

Э м о р и. Боже мой, что я наделал?

Р о з а л и н д а. Ничего. Не надо говорить. Поцелуй меня еще.

Э м о р и. Сам не знаю, почему и как, но я полюбил вас с первого взгляда.

Р о з а л и н д а. И я… я тоже, сегодня такой вечер…

В комнату не спеша входит ее брат, вздрагивает, потом громко произносит: «Ох, простите» – и выходит.

(Едва шевеля губами.) Не отпускай меня. Пусть знают, мне все равно.

Э м о р и. Повтори!

Р о з а л и н д а. Люблю – сейчас. (Отходят друг от друга.) О, я еще очень молода, слава богу, и, слава богу, довольно красива, и, слава богу, счастлива… (После паузы, словно в пророческом озарении, добавляет.) Бедный Эмори!

Он снова ее целует.

Еще две недели – и Эмори с Розалиндой уже любили глубоко и страстно. Критический зуд, в прошлом испортивший и ему, и ей немало любовных встреч, утих под окатившей их мощной волною чувства.

– Пусть этот роман безумие, – сказала она однажды встревоженной матери, – но уж, во всяком случае, это не пустое времяпрепровождение.

В начале марта все той же мощной волной Эмори внесло в некое рекламное агентство, где он попеременно показывал образцы незаурядной работы и погружался в сумасбродные мечты о том, как вдруг разбогатеет и увезет Розалинду в путешествие по Италии.

Они виделись постоянно – за завтраком, за обедом и почти каждый вечер – словно бы не дыша, словно опасаясь, что с минуты на минуту чары рассеются и они окажутся изгнаны из этого пламенеющего розами рая. Но чары с каждым днем обволакивали их все крепче, они уже говорили о том, чтобы пожениться в июне – в июле. Вся жизнь вне их любви потеряла смысл, весь опыт, желания, честолюбивые замыслы свелись к нулю, чувство юмора забилось в уголок и уснуло, прежние флирты и романы казались детской забавой, способной вызвать лишь мимолетную улыбку и легкий вздох.