— Не открывай, это рэкет.

Я спросонок шепчу:

— Рэкет, пошел в жопу!

Глядь, мент прибалтийский:

— Ребята, вы горите!

Я говорю:

— Счас! Я ни за что из машины не вылезу. Не плати ему, Вовка, давай дальше спать. А чего он, собственно, так долго кричит?

Открыл окно: О Господи! — точно пожар.

— Вовка! Мы горим! Нас менты подожгли!

Ментам тоже нужно верить, иногда.

А маргарин — это вообще опупея!

Спрашиваю клиента: сколько груза?

— Десять тонн.

У нас машина на восемь, а Вовке все нипочем:

— Давай, грузи, две тонны перегрузу — не горб!

Грузят, грузят, грузят…

— Смотри, — говорю, — по колесам вроде уже больше десяти тонн.

Ладно. Выезжаем на трассу. Притопили сто километров, идем нормально — бабах! — колесо лопнуло. А, думаю, старое колесо. Поменяли, едем дальше. Я прошу:

— Ну-ка останови.

Глядь — а колесо горячее. Заехали на паркплац. Там гулька идет, все бухие, гармошка играет. На самом паркплацу — бабах! — второе колесо — тоже заднее внутреннее. Мужики собрались — пьянющие, сочувствуют. Костры горят, гармошка играет, водка ящиками и кругом одни фуры.

— Ну, мужики, — говорят нам, — пол-литры ставьте, счас поменяем.

Подкатили колесо — восемьдесят килограмм. И пошло: один на гармошке бренчит, другой монтировкой орудует, третий кувалдой, четвертый спорит с третьим, как надо оббивать, — все при деле. Такой дебилизм! Поставили мы мужикам пол-литры на ящик водки.

Поехали. Через два километра опять колесо горячее. Чувствую, наша карьера кончается. До прибалтийской границы доехали за пять суток. Колес нет, денег нет, через каждые три километра или льем воду на колесо, если есть, или писаем на него. Перегруз, а ни фига не выкинешь — пломбы.

Едем на первой-второй передачах. Все нам сигналят, мы всем машем: обгоняйте, мол. Вовка на руль ногу положил, подсос вытащил, едем — отдыхаем.

На границе говорю:

— Пошли по соотечественникам, попросим Христа ради пожрать.

Короче, нашли украинскую фуру, мужик кусок хлеба отрезал. Вовка продал свой термос, китайский, здоровый, с кнопочкой — белорус взял за жратву; тельняшку Вовкину тоже сменяли на камеру.

А за границей — автобан Вильнюс-Паневежис. Там все фуры сто — сто двадцать идут. Мы гоним двадцать, стараемся не отставать. Отдыхаем.

Полицаи впереди стоят, ржут, на нас пальцами показывают. Они уже про нас забыли, а мы до них никак доехать не можем.

Подваливаем, однако.

— Ребята! Вы откуда?

— С Киева.

— А! Тогда понятно! Вот эта дорога, хлопцы, — автобан. Здесь ездить нужно минимум шестьдесят кэмэ.

Я говорю:

— Если бы мы шестьдесят могли, мы бы полетели, а ехать мы можем только двадцать — такая система. Плюнь на колесо.

Он плюнул — пар пошел.

— Круто! Давайте по обочине, — советуют.

Восемьдесят километров по автобану прошли за два дня.

Жрать нечего. Ни мочи, ни мочи. Вовка скулит:

— Знаешь, мне все надоело. Я поехал домой увольняться.

— Неужели ты меня бросишь?

— Нет, не брошу… — сел на попутную машину и уехал за помощью, но я-то знал, что он поехал меня бросать.

Я таки добрался до Риги. У меня уже и глюки были: КП на колесах, мент в тюбетейке, и голос непонятно откуда:

— Что же ты, Лука, без колес ездишь? Не положено!

Весу оказалось четырнадцать тонн! Денег мне в Риге, конечно, не дали — все фирме уплачено.

Обратно — снова колесо треснуло. Я его выбросил, поставил голый барабан — все, гореть больше нечему. Ништяк!

На паркплаце пришел в кафе. Так и так — еду восемь суток. Ничего продать не могу, купить тоже. А есть тем не менее хочется. Вот, правда, осталась рубашка, она малость грязная, постирать надо.

— А чего вы, — спрашивают, — за нее хотите?

— Да дайте хоть кусочек хлебца.

Обидно, Вовка уехал. С одной стороны, бросил, а с другой — одному прокормиться проще. Белорусские менты ничем не подкормили, зато там треснуло переднее колесо: от прошлого перегруза вышла грыжа. Я оставляю везде по одному колесу. Останавливают родные менты-украинцы:

— Мужик! Ты нормальный?

— Когда выезжал, был нормальный. Дайте чего пожрать.

— Иди в столовку, скажи, что мы прислали.

А в столовой уже все съели. Кто-кто? Мыши! А я уже весь пожелтел от тоски. Дали мне там чаю и чуть хлеба, как в тюряге.