Шрифт:
— Служили в армии?
— Как все.
— Адрес школы?
— Не знаю.
— Под каким номером стоял ваш дом?
— Не помню, кто под кем стоял, не помню.
Я заслужил ее доверие, от этого стало еще хуже: она ни за что не хотела со мной расстаться. Я ей свое:
— Я хочу снять одноместную кабину в Пюрмонте. Мне надоели дальняки. Я никогда не водил автобусы и не терплю, когда у меня за спиной сопит больше одного пассажира.
А она мне свое:
— Вы — дикий человек, Игорь, вы нуждаетесь в коллективе. Живите пока здесь.
Тогда я стал сбегать и путешествовать: в Мюнхен, в Кельн, в Голландию… Пюрмонт видел только в подзорную трубу и на карте. Приеду, отмечусь, заберу пособные бабки — и снова в путь.
— Где вы носитесь? — волновалась Забина. — На прошлой неделе я могла устроить вас в чудесный лагерь в Баварии.
Наконец я показал ей двести марок московского производства. Мне их выдали в киевском банке. Я давно хотел их кому-нибудь всучить, а Забине показал просто для хохмы, но честно сказал, что купюра — творчество русских умельцев. Забина так обрадовалась! Откуда я знаю чему? Но обрадовалась как-то очень по-женски сильно:
— О! Зупер! Перфект! Русски гений!
И купила у меня эту шайсу за двадцатку. Тогда я подарил ей русскую гитару — настоящую, деревянную, заказную, не самую дорогую, но тоже в перфекте, потом соломенную шляпку и сумочку. Она с радостью все принимала. Почему я не могу дарить бабе сувениры на память? Причем тут «взятки при исполнении»? Я водитель, она руководитель, у нас много общих инстинктов. Я звоню ей в кабинет:
— Надо поговорить. Но дело — приват, не на работе.
— У цветочного магазина, знаешь, около шпаркассы. О’кей?
Она местная, все вокруг ей известно, и ее все знают в Пюрмонте как честную немецкую бабу, как Папу Витю в Киеве. А у честной немецкой бабы должен быть фройнд — по-нашему, дружок, и даже не один. А баба без фройнда — это не баба, и не немка, и вообще порядочная шайса. Это им еще их бесноватый фюрер разъяснил. А я даже и не фройнд — так, одно незаинтересованное лицо без всяких серьезных намерений.
Подхожу к ее машине, и все подарки кладу прямо ей в багажник, без слов. Особенно хорошо пошли лапти, изумительно пошли, как колпашевское пиво. Она мне потом битый час рассказывала, как она их дома носит, какие они удобные и полезные. Ну, гляжу, угодил бабе: готова на ноль.
— Только не спи в них, — советую. — А то ноги натрешь. Фройнду.
Лаптями я ее добил. Ну, думаю, теперь точно отвяжется и оставит меня в покое… в Пюрмонте. Оставила… В Пюрмонте… На следующий же день.
Смотрю: мать моя женщина! Моя фамилия в списке на выезд, лагерь аж в Безеле, около Ольденбурга.
— Классный лагерь! — кричит мне Забина. — Тебе очень понравится. Для югославов строили.
— А лапти? — заревел я на весь хайм.
— Что — лапти? — охнула Забина.
— Лапти, — реву, — не жмут?!
Глава четвертая
В Безель так в Безель, все ближе к Голландии. А чего я забыл в Голландии? Да, собственно, ничего. А в Пюрмонте? Теперь тоже ничего. Даже обедать уже не нужно — все там, в Безеле. Да, не нужно обедать… обедать не нужно…
Мне как в дорогу — всегда клинит. Какие-то потусторонние голоса слышатся, бывшие соотечественники кажутся. Вот и теперь встала перед глазами соседка киевская с пятого этажа, толстая такая старуха, Сара Моисеевна, встала — не отодвинешь. Она страшно любила ходить на разные торжества: свадьбы, похороны, поминки, причем без приглашений и, конечно, без подарков. Какие подарки покойнику? Словом, ходила за тем, за этим.
Встанет под своим балконом и орет в небо:
— Нинка! — дочка ее, ничего баба, не такая толстая, но тоже блядь. — Нинка, — орет, — бери детей и отца Самуила, тут поминки рядом одного бухгалтера, пойдем посмотрим. Обед можно не готовить!
Труба! В Безель мы еще не тронулись. Говорят, автобус где-то застрял в пробке, но уже на территории Германии. Значит, лето скоро. А Сара Моисеевна — она и есть Сара Моисеевна и ни хрена больше. Брехали, что при немцах она им портки стирала. Придумают же о человеке чего ни попадя, и чем его больше, тем хуже. Ну какой немец после нее те портки надел бы? Он же еврея только в жареном виде переносил, а тут нательное белье. Хотя я слыхал, что где-то один немецкий зольдат даже спас одну еврейскую девочку. Она во дворе играла, а он к ней подошел. Она ж девочка, как все — необрезанная. Откуда ему знать, кто она? Подошел поиграть, открытки ей показать своих арийских киндеров, тоже на евреев похожих. Не, не голубоглазых и белобрысых. Откуда им взяться в Германии? А тут из-за угла баба-украинка, соседка долбаная, кричит:
— Херр шуцман, херр шуцман! 3 цэй дивкой вам гулять нихт. Цэ ж — жыдивка.
А он, так брешут, аж зашипел на нее от злости:
— Вэк, вэк! Руссиш швайн!
Ну, был такой один немец — в немецкой семье не без урода. И чего он ту бабку русской свиньей обозвал? Она ж как лучше хотела, как ее в детстве научили, так и хотела, а он…
А Сара Моисеевна никого не выдавала. Кого тут выдашь с такой мордой? Но мне, водиле, все эти интернациональные проблемы по барабану, вертись они все баранкой. А вот кто мне скажет, дороги в этом Безеле есть? Значит, и машины есть? А бензин там почем? Да ну! Но все же есть? И не по талонам? Все, ёду в Безель!