Эмманюэль доверия преисполнен, той потрясающей веры, которую надлежит ощущать, вернее, которую емунадлежит ощущать, под ножом гильотины, невероятном в своем падении, даже когда мгновенныйщелчок раздается.

Поскольку:

— Это с вами еще никогда не случалось.

— Такое случается в жизни лишь раз.

— А верно ли, что закон падения тел подтверждается такжеи в случае с гильотинным «барашком» [167] ?

Руками окоченевшими, голый Эмманюэль распинает себя на саване постели, но все ж пускает — о, так мягко, — две черных стрелы своего взора Немого.

— Баю-бай, — шепчет он.

Вария падает.

Падая, наносит удар.

Но ханджар не повинуется той, которая под гипнозом.

Он подобен разнузданному коню.

Он не любит разить тела распростертые.

Он утыкается меж рукой и левым боком Эмманюэля — в матрац цвета пробки с витрин, где приколоты прочие скарабеи, — до крестовины эфеса.

Тогда Эмманюэль выскальзывает из кровати и, облокотившись на изголовье, взирает на конвульсии этой «булавки».

Бария, как сомнамбула, ощупывает место.

Она достает и роняет нож.

Пытаясь очистить.

Она ищет, совсем как искала крылья Любви.

Место пусто, как кресло призрака оперы.

Трон, а на нем — Никого.

Никого.

Один из таких Никого.

На простынях нотариальных, свежих, воскресших от всякой сельской лаванды из гербариев платяных шкафов, Господин Бог оставлет свой знак.

РР.С.

Загнутый угол визитки [168] .

Триединство ставит печати своей Треугольник.

Так, от спящего нотариуса Господин Бог отъял Мириам.

Они вновь переживалиВолхвов и ясли до тех пор, пока он к яви ее не вернул, меж бровей приложив указательный перст, если можно сказать, что булавка сквозь бархат крыльев больших « выявляет» бабочку из ее жизни-мечты по прилагаемой этикетке.

Мириам припомнила свое подобие-в-метаморфозе:

— Я не хочу… Я хочу баю-ба… бабочка!

Пусть он руководит ею, рожающей Госпожу Жозеб.

Госпожа Жозеб — Вария, Другая, жена нотариуса, — совсем не похожа на Мириам.

Она не так молода.

Ей двадцать пять лет согласно свидетельству о рождении.

А Мириам — пятнадцать.

Но и Вария тоже не стара.

Мириам охотно рассказывает о своихприключениях, которые случились семьдесят две тысячи лет назад.

А когда женщина — так стара, то это уже не возраст.

Это — искусство.

Господин Бог, создавая Мириам, был словно скульптор, лепивший Венеру, которая явилась к нам в год Первый двадцатого века без своего изъяна — еще более верного признака старости, чем выпадение волос, — с руками.

Госпожа Жозеб — менее чем Мириам и, причем, во всем.

И самое главное — менее красива.

И это менее, предполагающее сравнение, не имеет для Эмманюэля никакого значения.

Ибо он замечает уже во второй раз, что две его возлюбленные или, точнее, любовница и жена, совсем не похожи.

Мириам — блондинка.

Вария — брюнетка.

Это отличие слишком парадоксально, чтобы им пренебрегло его богатое воображение.

Но оно — реально.

Сам Жозеб вряд ли узнал бы свою жену в Мириам.

Золото, поднесенное Царю-Богу и сверкающее на голове какой-нибудь незнакомки, обрадовало бы Жозеба куда больше, чем раздвоенная лента супружеского шафрана на его собственном лбу [172] .

Господин Жозеб, вот почему та, что не ваша жена — жена Бога! — блондинка [173] .

Смеженные веки, как сведенные руки, скрывают ресницы.

Пряди, что разглажены и со лба откинуты, непреклонным затылком распластаны по простыне.