Когда туман рассеялся, мы увидели орудие, на котором мелом было написано «Первый батальон Королевских уэльских стрелков» — значит, немцам досталось трофейное. Я сразу подумал о Зигфриде и своих друзьях из роты А. Как вскоре выяснилось, мой бывший батальон расположился на отдых неподалеку, и все мои знакомые живы: и Зигфрид, и Эдмунд Дэдд, и два других офицера. Батальон уже побывал в тяжелом бою: в своей первой атаке на Фрикур он разгромил немцев из полка с тем же номером — двадцать третий пехотный, немецкий полк в тот день оказался на внеочередном дежурстве за нарушение дисциплины: при последней проверке обнаружилось, что были не в окопах вместе с солдатами, а в надежном глубоком укрытии в деревне Мамец. (Эдмунд Дэдд говорил мне, что в марте, во время особенно ожесточенных сражений, самыми высокими чинами на передовой у немцев были унтер-офицеры.) Следующей целью батальона был «Квадрат» — небольшая рощица возле леса Мамец. Зигфрид уже успел и здесь отличиться, в одиночку захватив немецкие позиции, которые безуспешно атаковал Королевский ирландский полк накануне. Обвешанный гранатами, Зигфрид среди бела дня бросился на вражеские окопы под прикрытием огня из двух винтовок и обратил врагов в бегство. Его героизм оказался бессмысленным — вместо того чтобы запросить подкрепление, он уселся в немецкой траншее и стал читать прихваченную с собой книгу стихов, а вернувшись, даже не доложил начальству. Командир — полковник Стоквелл — пришел в ярость, узнав об этом. Атака на лес Мамец была отложена на два часа, поскольку все считали, что британские разведгруппы еще не вернулись. «Британскими разведгруппами» оказались Зигфрид и его книжка стихов. «Будь у тебя хоть пара извилин в мозгу, я бы представил тебя к ордену!» — орал Стоквелл. С тех пор как меня перевели в другой батальон, Зигфрид постоянно лез на рожон. В седьмой дивизии его прозвали Безумный Джек. Он получил Воинский крест за то, что под шквальным огнем вынес раненого ефрейтора, лежавшего в воронке возле вражеских позиций. В этот раз увидеться нам не удалось — он уехал в тыл на отдых. С одним из шоферов я передал ему письмо в стихах: поэму о том, чем мы с ним займемся после войны, как, отдохнув в Харлехе, мы поедем на Кавказ, в Персию и Китай и какие замечательные стихи мы напишем. Это был ответ на его стихотворное письмо, присланное несколько недель назад из армейской школы во Фликсекуре. (Письмо Зигфрида вошло потом в его сборник «Бывалый стрелок».)

Мы с Эдмундом Дэддом, который теперь командовал ротой А, пошли прогуляться. «Роберт, ну где справедливость? — мрачно начал Эдмунд. — Помнишь, при Ричардсоне рота А всегда была лучшей в батальоне? Ну вот мы и сейчас лучшие, и Стокпот бросает нас в любой бой первыми. Мы захватываем намеченные позиции и удерживаем их, но, чуть что, снова посылают нас. Хуже всего, что он думает, я — незаменим, и постоянно держит в строю. Нет чтобы дать мне передохнуть и послать моего заместителя. Я был в пяти боях за две недели, и вряд ли мне будет везти и дальше. Стокпот ждет не дождется приказа о повышении. По-моему, рота А — его главная надежда».

Два дня мы стояли возле леса Мамец. Полевая форма не спасала от ночного холода, и я пошел в лес набрать немецких шинелей, чтобы укрываться ими. Кругом было полно убитых — и огромных прусских гвардейцев, и низкорослых солдат из Королевского уэльского и Южно-Уэльского пограничного полков Новой армии. В лесу не осталось ни одного целого дерева. Я взял несколько шинелей и заторопился к своим, с трудом пробираясь сквозь завалы стволов и веток. И туда и обратно мне пришлось пройти мимо трупа немца, раздувшегося и распространяющего невыносимую вонь. Немец сидел, прислонившись к дереву: зеленое лицо, бритый череп, очки, из носа по бороде течет черная кровь. Еще два тела поразили меня: солдаты одновременно проткнули друг друга штыками: один — из южноуэльских пограничников, другой — из учебного немецкого полка. Кто-то из выживших в том сражении рассказывал, что видел молодого солдата из 14-го Королевского уэльского полка, который ритмично, как на учебном плацу, наносил немцу удары штыком и командовал сам себе: «Коли! Закройсь! Готовьсь!»

Мародерство, да и просто сбор вещей на поле боя, все еще вызывали у меня суеверный страх. «Эти шинели я взял только на время», — убеждал я себя. Наша 19-я бригада была в резерве 33-й дивизии, а две другие — 99-я и 100-я — два дня назад атаковали Мартинпюиш, но понесли значительные потери и не продвинулись ни на шаг. Мы сидели в воронках и смотрели, как наша артиллерия, поставив орудия плотными рядами, ведет непрерывный огонь. 18 июля мы вышли на позиции к северу от Малого Базентена, чтобы сменить бойцов из ирландской роты Тайнсайд. Я был прикомандирован к роте D. У нашего проводника-ирландца случилась истерика, он потерял дорогу, и нам ничего не оставалось, как арестовать его и искать дорогу самим. Среди развалин Малого Базентена нас обстреляли газовыми снарядами. По действующему приказу полагалось не надевать респираторы, а продолжать движение. До сих пор немцы всегда применяли только слезоточивый газ, но тогда впервые газ оказался смертельно ядовитым, и мы потеряли несколько человек.

Наконец рота D добралась до окопов: траншеи были вырыты вдоль дороги на глубину не больше трех футов. Солдаты роты Тайнсайд, которых мы сменяли, были настолько деморализованы, что, увидев нас, тут же бросились бежать, даже не вспомнив о положенных формальностях. Я спросил у их командира, где немцы. Он сказал, что не знает, и неопределенно махнул рукой в сторону Мартинпюиша. Тогда я спросил, кто удерживает наш левый фланг и на каком расстоянии. Он и этого не знал. «Будь ты проклят!» — прокричал я ему вслед. Установив связь с ротой С справа и с 4-й Суффолкской ротой в пятидесяти ярдах слева, мы принялись углублять траншеи и попытались определить позиции неприятеля. Немецкие окопы проходили примерно в пятистах ярдах, но пока там было довольно тихо.

На следующий день, во время ужина, начался шквальный огонь, но снаряды ложились с недолетом или перелетом — ярдах в пяти, точных попаданий не было. Три раза подряд мой чай расплескивало ударной волной, а чашка наполнялась грязью. Я был в хорошем настроении и только посмеивался. Копченая селедка, полученная из дома, казалась гораздо важнее любой бомбардировки. Я с удовольствием вспомнил, как матушка нам не раз говорила: «Дети, когда едите селедку, не забывайте: селедка дешевая, но, даже если бы она стоила сто гиней за штуку, миллионеры все равно бы ее покупали». К нам в окоп прилетела ручная сорока, скорее всего, жившая у немцев, пару дней назад выбитых из соседней деревни атакой Гордонского хайландерского полка. Вид у нее был довольно помятый. «Одна — вестник печали» [3] , — сказал я. Солдаты клялись, что сорока, когда прилетела, сказала что-то по-немецки, и хотели свернуть ей шею.

Сдав дежурство, я уснул в окопе, не дожидаясь конца обстрела. Во сне тебя убьют или не во сне — какая разница? Никаких блиндажей у нас, естественно, не было. Мне ничего не стоило заснуть во время бомбардировки, и, хотя совсем отключиться от грохота было невозможно, я старался не обращать на него внимания. Однако если приходили звать на дежурство или раздавалась команда «Боевая тревога!», я тут же вскакивал. Я мог уснуть в любой момент, в любое время дня и ночи, в любом положении — сидя, стоя, на марше, лежа на каменном полу. В этот раз мне приснился кошмарный сон, будто кто-то тихонько ощупывает меня, выбирая место, куда всадить нож. Наконец этот кто-то вцепился мне в спину. Я в ужасе проснулся, закричал и ударил убийцу по руке. И тут же обнаружил, что раздавил мышь, забравшуюся мне за ворот в поисках защиты от обстрела.

Вечером рота получила приказ построить две крестообразные огневые позиции на пересечении таких-то и таких-то координат. Мы с Моуди, командиром роты, посмотрели на карту и расхохотались. Моуди написал в ответном сообщении, что с радостью выполнит приказ, но сначала необходимо провести артподготовку и выслать значительное подкрепление, поскольку выбранные точки находятся далеко на территории противника, на полпути к Мартинпюишу. Полковник Кроше пришел, чтобы лично во всем удостовериться, и приказал построить позиции в трехстах ярдах впереди, на расстоянии двухсот ярдов друг от друга. Один взвод остался в окопах, а остальные вылезли наружу и начали копать. Крестообразные огневые позиции, какие нам предстояло построить, состоят из двух траншей по тридцать ярдов длиной, пересекающихся под прямым углом посередине. Со всех сторон их обносят колючей проволокой, на схеме они напоминают пасхальные булочки. Солдаты, обороняющиеся в таком укреплении, могут направить огонь в любую сторону и отбить атаку. Мы должны были удерживать эти позиции, имея на каждой по взводу бойцов и по пулемету «Льюис».