В ту ночь моя смена была первой, и я периодически проверял, как идут дела на той и на другой позиции. Чтобы попасть на правую, мне нужно было пройти вдоль залитой лунным светом дороги Базентен — лес Хай Вуд. Там, в кузове увязшей в болоте машины, раскинув руки, лицом вверх лежал труп немецкого унтер-офицера, с ранцем и в полном вооружении. Это был коренастый мужчина с огромной черной бородой. Я никак не мог собраться с духом, чтобы проскочить мимо этой зловещей фигуры. Перекрестившись, я почувствовал себя увереннее. События здесь, очевидно, развивались следующим образом: бригада из 7-й дивизии заняла дорогу, а потом немцы ее разбомбили. Гордонский хайландерский полк, защищавший дорогу, начал окапываться на северной стороне дорожной насыпи, но, видимо, контратака помешала им закончить. Раненые ползли к неглубоким воронкам, свешивались в них и умирали. Казалось, они пытались спрятаться от этого чернобородого.

Во второй раз придя на одну из позиций, я увидел, что траншеи вырыты уже на глубину два-три фута, отделение Королевских инженерных войск сидит наготове с бунтами колючей проволоки для заграждения, но никто не работает. Послышался шепот: «Винтовки наизготовку! Фрицы идут!» Я вылез и лег на живот, чтобы получше все разглядеть, и примерно в семидесяти ярдах различил движущиеся в лунном свете фигуры. Приказав солдатам, уже готовым открыть огонь, не стрелять, я отправил связного в штаб роты, чтобы Моуди как можно быстрее прислал пулемет и ракетницу. «Они могут не знать, что мы здесь, и мы уложим больше, если подпустим их поближе. Может, они даже сдадутся», — прошептал я. Казалось, что приближающимися солдатами никто не командует — это было странно. Возможно, на нас вышла большая группа капитулирующих: в последнее время по ночам немцы иногда сдавались в плен. Тут подоспел Моуди с пулеметом, ракетницей и солдатами, тащившими ящики винтовочных гранат. Решив дать противнику шанс, он выстрелил из ракетницы и пустил пулеметную очередь поверх голов. Высокий офицер, побежавший к нам с поднятыми руками, был удивлен, когда понял, что мы не немцы. Он стал уверять, что является офицером батальона частных школ нашей же бригады. Когда его спросили, какого черта он здесь делает, он объяснил, что командует группой разведки. Тогда Моуди велел ему привести еще нескольких солдат, чтобы убедиться, что он не врет. Группа состояла из пятидесяти человек, бесцельно бродивших с винтовками на плечах между окопами, без малейшего представления о том, где они находятся и какие данные им надо собрать. Этот батальон частных школ был одним из пяти или шести сформированных в 1914 году. Толком подготовить никого не удавалось — для восполнения потерь в войсках постоянно требовались новые офицеры. Оставались только те, кто был не способен получить офицерское звание или даже просто стать хорошим рядовым. Другие батальоны переформировали в учебные корпуса на территории Англии, а этот был отправлен на фронт и оказался настоящим кошмаром для бригады.

В ту ночь мне достался сувенир. Артиллерийский немецкий расчет, во весь опор скакавший из Базентена в направлении Мартинпюиша, попал под обстрел. Убитые лошади и возница валялись на дороге. На повозке были сложены все богатства немецких артиллеристов, среди них — завернутый в кусок ткани известняковый обломок с вырезанными и раскрашенными военными лозунгами, флагами Союза центральных держав и названиями мест боев, в которых участвовал расчет. Я отправил его в подарок доктору Данну. И доктор, и обломок пережили эту войну, доктор и по сей день держит его под стеклянным колпаком в своей приемной в Глазго.

Следующим вечером, 19 июля, нас сменили и дали приказ готовиться к атаке на лес Хай Вуд, видневшийся в тысяче ярдов справа на косогоре. Хай Вуд, который французы называли Вороний Лес, входил в главную линию обороны немцев, тянувшуюся по холмам через Дельвильский лес на левом фланге. Две английские бригады уже пытались его атаковать, но были отброшены. В Королевском уэльском полку из-за потерь оставалось не больше четырехсот человек, считая транспортников, санитаров, поваров и другой небоевой персонал. Меня назначили командовать ротой В.

Мы заняли позиции на склоне за небольшим холмом, примерно в полумиле от леса. На совещании ротных командиров полковник Кроше сообщил нам план атаки. «Что ж, господа офицеры, — сказал он, — во время атаки мы будем в резерве. Камерунцы и 5-й Шотландский пехотный полк атакуют первыми, в 5 утра. При необходимости их поддержат батальоны частных школ. Не знаю, дадут ли нам команду вступить в бой, если да — значит, джоки [4] сделали ноги. — И добавил: — Как обычно. — Он хотел, чтобы мы почувствовали свое превосходство. — Батальон частных школ — это… ну, сами знаете. Короче, если нас бросят в атаку, нам конец». Эти слова он произнес со смехом, и все тоже засмеялись.

Мы сидели на земле под прикрытием дорожной насыпи. 75-я батарея французов, находившаяся примерно в двадцати ярдах, начала беглую стрельбу над нашими головами — в Долине Счастья сейчас было сосредоточено огромное количество орудий. Мы почти не слышали слов полковника, но поняли, что если получим приказ атаковать, то должны будем развернуться в боевой порядок и, достигнув леса, вцепиться в этот лес зубами. Полковник попрощался, пожелал нам удачи, и мы вернулись в свои роты.

Нервы у всех были напряжены до предела, и тут, как всегда совершенно не к месту, пришло сообщение из штаба дивизии. Можно было не сомневаться, что приказ из дивизии придет именно в момент атаки и что речь в нем пойдет о какой-нибудь ерунде: о покраске газораспылителей, содержании в окопах домашних животных или вежливом обращении с союзниками. На этот раз одному из рядовых роты С предписывалось немедленно явиться в сопровождении ефрейтора к заместителю начальника военной полиции в Альберте на заседание военно-полевого суда. Ротный сержант также должен был присутствовать в качестве свидетеля. Рядовой обвинялся в том, что, примерно месяц назад, убил француза из местных жителей в estaminet [5] в Бетюне. Все тогда изрядно выпили, и француз, который был зол на англичан из-за слишком большой благосклонности к ним своей жены, начал сыпать оскорблениями. Свидетели якобы слышали, как француз кричал: «Anglais no bon, Allmand tr`es bon. War fineesh, napoo les Anglais. Allmand win» [6] . После этого солдат схватил штык и заколол француза. Военно-полевой суд оправдал его, а французский гражданский представитель похвалил за «энергичное подавление пораженческих настроений местного населения». В результате ни тот солдат, ни два унтер-офицера в сражении не участвовали.

Позже я восстановил картину пропущенного ими боя. Джоки все же смогли укрепиться в лесу, и Королевский уэльский полк оставался в резерве до одиннадцати утра. Немцы вели заградительный огонь по холму, за которым находился наш батальон, так что еще до вступления в бой мы потеряли треть личного состава. В числе раненых оказался и я.

Немцы стреляли из шести- и восьмидюймовых орудий, огонь тяжелой артиллерии был такой силы, что мы решили спешно отойти ярдов на пятьдесят. Во время отхода в трех шагах позади меня разорвался снаряд. Я услышал взрыв и почувствовал сильный удар между лопаток, но боли не было. Поначалу я решил, что меня просто ударило взрывной волной, но вдруг заметил струйку крови, стекавшую в глаз, и, теряя сознание, сказал Моуди: «Меня зацепило». За пару минут до этого мне в двух местах оцарапало левую руку — абсолютно симметрично отметинам от ранений на правой руке, оставшихся после артподготовки в сражении при Лоосе. Я счел это счастливым предзнаменованием, и для большей уверенности повторил про себя строку из стихотворения Ницше во французском переводе:

Это было стихотворение о приговоренном, стоящем на эшафоте рядом с рыжебородым палачом. (К слову сказать, из-за книги стихов Ницше меня еще сильнее подозревали в шпионской деятельности. Ницше, которого газеты клеймили как идейного вдохновителя германского милитаризма, многие воспринимали как загадочную, зловещую фигуру, стоящую за кайзером, чуть ли не как шпиона из романа Уильяма Ле Ке [8] .)