За Кнутом последовал Эдуард Исповедник, также использовавший Торни/Вестминстер как центр королевской и политической власти, а нормандцы пошли еще дальше в развитии этой альтернативной площадки.

С тех пор история Лондона всегда строилась вокруг этой главной интриги: между политиками и денежными мешками, между Лондоном и Вестминстером.

Пока эти властные качели колебались то туда, то сюда, лондонцы поняли, что имеют право «выбирать» короля Англии. Им льстила мысль, что это они избрали Эдуарда Исповедника в 1042 году и провозгласили его королем с одобрения всего народа.

Им также льстила мысль, что это они «предложили» корону Вильгельму Завоевателю, хотя, учитывая обстоятельства, это было с их стороны очень трогательным заблуждением относительно своих демократических прав.

Было холодное сырое утро. Со стороны Темзы дул колючий ветер. Огромный черный с отливом ворон каркнул металлическим голосом, и когда мы вошли под своды Белой башни, она показалась еще более зловещей и громадной.

Приближаясь к памятнику Вильгельму Завоевателю, я смотрел вверх сквозь легкую дымку на его меловые камни и ощущал всю жестокость этого места. Я не думал о привидениях Анны Болейн и множества других людей, чья кровь была пролита на этом самом месте — как раз здесь, где что-то мел уборщик в желтом жилете. Не думал я и об останках детей, которые были найдены замурованными в стены, и о тысячах обезглавленных тел, обнаруженных под церковью.

С момента своего возведения по велению Вильгельма Завоевателя лондонский Тауэр был своего рода Лубянкой, не просто зданием, а символом власти, наводящим страх и ужас.

«Для своего времени это был небоскреб, — сказал Виктор Лукас, сержант стражников-йоменов лондонского Тауэра, когда мы, запрокинув головы, разглядывали прекрасные очертания башни. — В англосаксонском Лондоне не было ничего подобного». Конечно, с такой высоты было удобнее следить за Темзой, что позволило прекратить бесконечные вторжения с моря, которые веками терзали Лондон. Но главное ее назначение конечно же — это быть символом.

Она напоминала англичанам об их поражении. Их повергли, их разбили, смяли, раздавили, их покорило племя, построившее такое количество темниц и башен, о котором на нашем острове никто никогда и не помышлял.

Нормандцы даже не использовали местный камень при строительстве башни. Они презирали кентский песчаник и доставляли морем известняк из Кана. И не только архитектура, но и сам образ этого строения был привнесен извне — огромный чужеродный куб, врезавшийся в ландшафт римских развалин и скопления англосаксонских хижин.

Все это было оскорбительно, да еще и исходило от наглого самозванца. Этот Вильгельм, родство с которым любят прослеживать нынешние аристократы, даже не был англичанином. Он просто нагло захватил власть.

Он родился в Фалезе приблизительно в 1028 году и был незаконнорожденным сыном герцога Нормандии Роберта I. Он был незаконным продуктом союза Роберта и дочери кожевника — ему и на Нормандию претендовать было непросто, не говоря уж об английском троне.

Вспомним, что в 1066 году законным королем был объявлен Гарольд Годвинсон; он был назван наследником Эдуарда Исповедника. А при чем же тут Вильгельм и какое отношение он имеет к Англии?

Вильгельм — нормандец, потомок офранцузившихся викингов, осевших в той части Франции, куда в 911 году пришел Роллон. Он не говорил по-англосаксонски. Единственной ниточкой, связывавшей его с Лондоном, было дальнее родство с Эммой, женой Этельреда Неразумного, самого никчемного короля в истории Англии. Вильгельм был ее внучатым племянником, так что это была очень тонкая нить, и тем не менее Вильгельм был уверен, что рожден править Англией. И он приступил к делу с пугающим рвением.

Пережив в детстве покушение и счастливо избежав смерти (по ошибке закололи ребенка в соседней колыбели), Вильгельм вырос высоким, около 177 сантиметров — довольно большого роста для нормандца, — рыжеволосым, с сильными руками, что позволяло ему стрелять из лука на скаку — верхом на несущейся галопом лошади. Он очень любил поесть и в среднем возрасте отрастил живот таких размеров, что недоброжелатели называли его беременным. Он ненасытно изучал искусство охоты и войны и к моменту смерти Эдуарда Исповедника был психологически готов к походу, достойному Цезаря, — к вторжению с моря, которое изменит Англию и мир навсегда.

Нет необходимости повторять основные сведения об этой кампании: как Гарольд одновременно столкнулся с двумя угрозами — со стороны датчан и нормандцев; как он отступил на юг в битве у Стэмфордского моста и был ранен в глаз стрелой в Гастингсе. Все это хорошо известно (или, черт побери, должно быть хорошо известно) каждому школьнику Остается лишь неясным, как Вильгельму удалось провернуть это дело.

Конечно, хорошо объявить себя завоевателем маленького холма на побережье Суссекса, но, с тех пор как Альфред восстановил город и его укрепления, Лондон стал держателем ключей от всего королевства. Лондон был жирным пауком в центре паутины римских дорог, и Вильгельм потратил на удивление много времени, чтобы стать хозяином города. Действительно, чем глубже изучаешь историю, тем больше сомневаешься, имела ли битва при Гастингсе такое уж решающее значение.