Разразился сущий ад, когда он начал читать: «Встань, моя Фанни, и забудь про суету и тлен. Пусть утро даст нам радость от измен. Давай (ведь жизнь лишь пара сладких трахов, дальше смерть). Поговорим…», и так далее и так далее.

Некоторым лордам пришлось покинуть палату, чтобы привести себя в чувство. Другие сочли, что странно видеть, как о морали рассуждает лорд Сэндвич. Кто-то сказал, это все равно что встретить дьявола, проповедующего против греха, и в начале казалось, что оба эти парламентских суда успеха не добьются. Людей отталкивала низость правительства во всем этом деле: подкуп слуги джентльмена, чтобы он предал его по делу о непристойной поэме, а затем, что было верхом абсурдности, печатание большего количества экземпляров поэмы, чем это сделал сам Уилкс.

Карри за его предательство смешали с грязью, и позже он покончил с собой. Один из парламентариев, жертва Уилкса, потребовал сатисфакции на дуэли, и, когда он выстрелом ранил Уилкса в пах, утвердилось общее и небезосновательное подозрение, что это была попытка убийства со стороны истеблишмента. Когда общественный палач попытался исполнить эдикт палаты общин и сжечь экземпляр № 45, ему помешала возбужденная толпа. Они выхватили газету и избили констеблей, которые попытались вмешаться. Возможно, чувствуя настроение общества, суды теперь осуждали правительство и постановили, что «общие ордера» незаконны.

Королевским курьерам запрещалось проводить произвольные аресты или произвольные захваты частной собственности. Публичные появления короля теперь встречало молчание, а когда он появился в театре, его встретили крики «Уилкс и свобода!». Но решающим был крутой разворот Питта. Уилкса изгнали из парламента 19 января 1764 года, когда он навещал в Париже свою дочь.

В обоих судах присяжные неохотно обвинили его в клевете за публикацию North Briton и «Эссе о женщине», и, так как он не явился на объявление приговора, он был объявлен вне закона. Он больше не мог подавать иски. Он не мог пользоваться защитой закона. Его могли арестовать в любой момент, его мог без предупреждения застрелить шериф. Но что ему до того? Он находился в Париже со своей любимой дочерью Полли, и из него сделали героя. Для интеллектуалов предреволюционной Франции Уилкс был героем, человеком, который бросил вызов короне и победил. Король Франции мог заявить: «L’'etat, c’est moi» — «Государство — это я». Ни один король Англии не мог и мечтать сказать такое, именно из-за того, что Уилкс сделал с «общими ордерами». Когда он покидал Париж, он совершал большое турне. Он встречался с Вольтером в Женеве, его принимал в Риме великий ученый Иоганн Иоахим Винкельман. Однажды он обедал с Босуэллом, который нашел Уилкса в отличном расположении духа. Объясняя свое состояние, он признался, использовав библейскую цитату: «Благодарю небеса за то, что подарили мне любовь женщин. Не многим дают они благородную страсть похотения».

Большую часть его ссылки главным, но никак не единственным объектом его любви была восемнадцатилетняя «актриса» по имени Гертруда Коррадини. Что было здорово в Гертруде, говорил Уилкс другу, так это то, что в отличие от большинства англичанок и француженок той эпохи, ложась в постель, она снимала одежду. Она, по его словам, обладала «божественным даром вожделения» — что, можно думать, было отличным дополнением к «благородной страсти похотения». Увы, но Гертруда обладала божественным даром вожделения с таким избытком, что, когда она родила и Уилкс сверился со своим дневником, он пришел к выводу, что она была не с ним, а с человеком, который называл себя ее «дядей». Уилкс был опечален, потому что он любил Гертруду, но, как мы уже видели, он легко утешался. Гораздо более угрожающим было его финансовое положение.

Он должен был писать историю Англии и редактировать поэмы Чарльза Черчилля. Как большинство разумных писателей, он уже растратил аванс, при этом написано было немного. Он уже продал свои книги и дом в Эйлсбери. Он уже имел долги во Франции. Пришло время вернуться в Лондон и расхлебывать свои дела, поэтому в то холодное январское утро 1768 года он скрытно пробирался по Маршем-стрит и обдумывал варианты своих действий.

Он начал с участия в выборах в магистрат лондонского Сити. Несмотря на яростную поддержку беднейших ремесленников из гильдий Сити — «моих братьев столяров, плотников, мыловаров, винокуров», — он проиграл выборы и оказался последним. Тогда он поразил всех, заявив, что пойдет на ступень выше — в парламент.

Что хорошо в работе члена парламента — а он это продемонстрировал, — это то, что у вас появляются парламентские привилегии и защита от исков за клевету, поэтому теперь он избирался от Мидлсекса, того маленького графства к северу от Темзы, которое поглотил Большой Лондон. Голосование должно было проходить в городе Брентфорд, и вскоре город был охвачен уилксоманией. За что бы там на самом деле ни выступал Уилкс, беднота Лондона считала, что он был на их стороне.

Цены на хлеб росли. Зима была убийственно холодной. Их рабочие места были ненадежны. Но, когда Уилкс вставал и начинал как заклинание выкрикивать: «Независимость! Собственность! Свобода!», они приходили в дикий восторг. Для неграмотного ткача или пильщика достаточно было увидеть накаляканный рисунок косого человечка, чтобы понять, что речь идет о Уилксе и свободе. Еще проще было с цифрой 45, номером его непристойного издания North Briton: он вообще стал синонимом слова «свобода».

Этот номер стал магическим, он был намалеван на каждой двери города. После того как Уилкс был избран, многотысячные толпы прошли по дороге Грейт-Вест-роуд в Лондон, останавливая каждую попадавшуюся повозку и заставляя находившихся в ней кричать «ура!» Уилксу и забрасывая грязью и камнями тех, кто отказывался присоединиться к ликованию. Они остановили экипаж французского посла, вручили ему стакан вина и приказали выпить за «Уилкса и свободу!», что он и сделал с большим изяществом, стоя на ступеньках повозки. Когда посол Австрии отказался поступить так же, этого «достойнейшего и церемоннейшего из людей» перевернули вниз головой и намалевали цифры 4 и 5 на подошвах его обуви.

На следующий день этот дипломат ворвался в Министерство иностранных дел, чтобы заявить протест от имени своего правительства, и увидел, что министры не могут сдержать смеха. Не все были в восторге от уилксомании. Уилкс сам рассказывал о том, как он встретил пожилую даму, неодобрительно качавшую головой у одного из пабов, где его изображение раскачивалось на ветру. «Он качается везде, кроме того места, где должен бы», — сказала она. Уилкс поравнялся с ней, обернулся и поклонился ей со своей обычной учтивостью.