Начиная с 1820-х годов он становился все более странным. Потому что отказывался делать то, что, по всеобщему мнению, должен делать художник — то есть изображать людей и предметы в узнаваемом виде. А его эгоистическая одержимость светом, как он видится глазами Дж. М. У. Тёрнера, стала казаться каким-то отклонением. Кое-кто считал, что он просто валяет дурака, забавляясь доверчивостью публики. Он стал приобретать такую же репутацию, как Дамьен Херст. «Смылки и белила» — презрительно отозвался кто-то о его любви к белой краске. Был даже скетч, где подмастерье пекаря роняет на пол пирожные с красным и желтым джемом, вставляет это месиво в раму, называет полотном Тёрнера и продает за 1000 фунтов. Неудивительно, что Тёрнер хотел заставить своих критиков замолчать, хотел восстановить свою репутацию картиной большой и серьезной, но при этом и ярко тёрнеровской.

Вот он и выбрал образ обветшалого корабля, стоящего на приколе, только добавил от себя кой-какие детали. У корабля, который он видел в доке, не было мачт и парусов. Вряд ли Тёрнер видел, как его тянут на буксире, но если его буксировали из Четэма в Ротерхит, то солнце изображено не там. А экипаж не называл свой корабль «Смелый» — его называли «Нахальный». Но «нахальный» — это не совсем то настроение, которого хотел добиться Тёрнер — понятно почему.

После первого выставочного показа «Фрегат “Смелый”» сразу стал невероятно популярен. Тёрнеру и самому так нравилась его работа, что он называл ее «моя дорогая». Он сумел с триумфом воплотить в жизнь концепцию Джошуа Рейнольдса. Он создал поэму.

Когда смотришь на «Фрегат “Смелый”», поражает не только сила и композиция: закат солнца на зеркальной поверхности воды, корабль и буксир смещены влево, в особое треугольное синее пространство, темный буй на переднем плане справа, — использовать пространство Тёрнер научился еще подростком, когда рисовал декорации в театре «Пантеон» в Ковент-Гардене. Сразу чувствуешь, что картина несет посыл, тему, заявление. Нет нужды спрашивать художника, о чем его картина, к тому же Тёрнер прославился невероятным косноязычием.

Как сказал член академии Джордж Джонс, «мысли Тёрнера столь глубоки, что простому смертному их не постичь, и явно слишком глубоки, чтоб Тёрнер сам сумел их объяснить». Как-то раз в его присутствии случился спор — что это за яркий предмет лежит в воде на картине «Венеция, Дворец дожей, Догана и часть собора Сан-Джорджо» (1841 год).

Может, это буй? Или какой-то прекрасный тюрбан? — вопрошали верные поклонники таланта. А может быть, матросская шапка? Пару раз дернув губами и столько же раз хмыкнув, Тёрнер проговорил: «Апельсин, хм… апельсин…»

Чтобы понять символизм картины «Фрегат “Смелый”», не требуется подсказок автора и не нужно ничего знать из истории искусства. Она о старости и молодости: герой состарился и теперь нуждается в помощи — слепой Эдип, ведомый мальчиком, а может (раз уж все художественные переживания отчасти автобиографичны), она — про 64-летнего Адмирала Тёрнера, влекомого вдоль берега в Маргите живой и шумной Софией Бут.

Но прежде всего она, конечно, о переменах — о смене великой эпохи паруса эпохой пара. Справа садится солнце и стоит прямо над буем, куда — последний раз в жизни — швартуется «Фрегат “Смелый”». Слева видим серебристый свет нарастающей луны — символ нового века — века техники.

Боевой корабль ее величества «Смелый» открыл для Британии дотоле невиданный период мира и процветания, когда сотни тысяч жителей Англии получили работу в мастерских, на фабриках и в доках страны, которая стала величайшим центром производства на Земле — воистину мастерской мира. В 1824 году Банк Англии покончил со своей монополией как единственного акционерного банка, и вскоре в Сити были возведены величественные дворцы финансов, первыми из которых были Barclays и Midland.

Банкам и страховым компаниям требовались клерки. На смену наемным экипажам для богатых пришли большие омнибусы на конной тяге, стонущие под весом тех, кто мог позволить себе оплатить поездку. Так родилась концепция массовой перевозки людей на работу с окраин. Как только возникли эти перевозки, стали бурно развиваться пригороды. Карикатурист Джордж Крукшэнк жил на Амвелл-стрит, в районе Излингтон, и в 1824 году он нарисовал пугающее предвидение расползающегося города. Карикатура «Лондон выходит за свои пределы — кирпич и известка на марше» изображает шеренги дымовых труб, идущих покорять поля, батареи домов, выстреливающих градом кирпичей, разящих и перепахивающих беззащитные луга.

С каждым поездом, с каждой новой дымовой трубой воздух становился грязнее, с каждой новой партией рабочих росла скученность. Лондонцев преследовали вспышки холеры, причины которых ставили власть в тупик. Появилось много художников и писателей, которые, как Уильям Блейк, ныли и жаловались на фабрики, станки и урбанизацию, но я вовсе не уверен, что среди них был и Тёрнер.

В 1838 году, когда он увидел фрегат «Смелый», как раз открыли ветку Большой Западной железной дороги от Паддингтона. В 1844 году Тёрнер попытался передать свои ощущения от этого события в картине «Дождь, пар и скорость». Он изобразил локомотив, летящий прямо на вас по мосту в Мейденхед, а «героем» картины является огонь, пылающий в топке.

Это не антииндустриальная картина. Скорее это песнь во славу бешеной мощи и скорости новой машины. Не скажешь также, что в картине «Фрегат “Смелый”» Тёрнер так уж неприязненно относится к буксиру, который уверенно ползет навстречу зрителю, а из его блестящих черных труб вырывается пламя. Да, испытываешь жалость к старому, отжившему свой век парусному судну, которое маячит за буксиром. Но Тёрнер еще ничего не знает о канцерогенах или выбросах двуокиси углерода.

Для него пароход — это замечательная новая машина, которая быстро переносит его в Маргит и в объятия Софии Бут. Я бы сказал, что в душе Тёрнер за Прометея, за технику. Но по-настоящему его интересовали цвет и движение, а еще свет, пробивающийся сквозь промышленные дымы новой эры. Этим он оправдывал свой стиль в живописи, который становился все более импрессионистским.