Отвратительный пафос, с каким он рассказывал про свою жизнь, ужаснул Ромарина. Все было так, как он и говорил раньше — не было ничего, что он не делал и чем не наслаждался с тошнотворным ликованием. Действительно, все это заканчивалось болезненно, пресыщением. В жалком поиске ощущений до самого дна он был дьявольски изобретателен и одновременно очень предсказуем. Его порочное любопытство не упускало ничего, его извращенный аппетит не знал сострадания. Это было само зло, ехидно скалящее зубы. Подробности просто невозможно передать…

И его бахвальство было непомерным. Ромарин бледнел, слушая этот рассказ. Возможно ли? Чтобы это злокачественная опухоль на груди природы могла сказать «я знаю», осквернялись святыни, добрые обычаи попирались, невинность очернялась, здравость извращалась и все светлое топилось в болоте, которое этот ночной хищник называл — да, все еще называл — нежным словом «романтика»? Да, именно так все оно и было. Не только мужчины и женщины страдали от бесчестия, но были опозорены и всё человечество, и все чистые установления общества, если хоть один человек терпел подобную муку. И как смотреть на то существо, которое сделало все это?

— Романтика… красота. Да, красота вещей, таких, какие они есть, — прохрипело оно.

Если посетители ресторана и повернулись сейчас к Ромарину, то привлек их внимание ужас, отразившийся на его лице. Он вытащил платок и вытер испарину со лба.

— Но ты говоришь об обобщениях… ужасных теориях, вещах, слишком дьявольски коварных, чтобы было возможно совершить их… — с запинкой произнес он.

— Что? — закричал Марсден, которого прервали в смаковании его побед. — Нет, клянусь! Я все это сделал, все! Разве ты не понимаешь? Если нет, то спрашивай еще!

— Нет, нет! — воскликнул Ромарин.

— А я говорю да! Ты пришел сюда для этого, и ты получишь сполна! Я пытался остановить тебя, но ты не хотел, поэтому ты узнаешь все! Ты думаешь, что твоя жизнь была полна, а моя — пуста? Ха-ха! Романтика! У меня была убежденность, была и смелость. Я еще не рассказал тебе и десятой части всего! Что бы ты хотел услышать? Про окна спален в горячую пору любви? Убийство человека, который стоял на моем пути? Да, я дрался на дуэли и убил. Или про то, как выжимать жизнь из человека вот так? — он указал на тарелку Ромарина, на которой лежали остатки винограда. — Или, может быть, тогда, сказав, что сделаю, я отступился, когда мы…

Он махнул обеими руками в сторону центра ресторана.

— Когда мы дрались?

— Да, когда мы дрались, здесь!.. Нееет, я прожил, говорю тебе, прожил каждое мгновение! Без званий, без наград, но я прожил такую жизнь, которая тебе и не снилась!

— И упаси Господь!

Но внезапно Марсден, почти кричавший, вновь притих. Он начал трястись от внутреннего смеха. Это был смех старого-старого человека, и он переполнял Ромарина невыносимой ненавистью. Ненависть возродилась вместе со звуком голоса этого животного, и его каждое слово, взгляд, движение, жест, с тех пор, как они вошли в ресторан, добавляли к ней каплю за каплей. И вот сейчас он смеялся, хихикал, сотрясался от смеха, как будто осталось поведать еще одну чудовищную деталь. Ромарин смял салфетку и кивнул официанту: «Месье ужинает со мной…»

— Хо-хо-хо, — вновь раздался пьяный голос. — Много времени прошло с тех пор, как «месье» ужинал тут со своим старым другом Ромарином. Помнишь последний раз? Не забыл? Бум, бац! Два удара через стол — крепко ты тогда меня приложил, Ромарин. А потом бааам! Столы назад, ребята вокруг — Фаркхарсон за меня, Смит за тебя, и вперед!.. И ты на самом деле не помнишь, из-за чего все это завязалось?

Ромарин помнил. Он изменился в лице и уже не был похож философа и знатока жизни.

— Ты сказал, что она не станет — малышка Петти Хьюз — что она не станет со мной…

Ромарин почти вскочил со стула и ударил кулаком по столу.

— И, клянусь, она и не стала! Есть хотя бы одна гнусность, которую ты не совершил!

Марсден тоже приподнялся, слегка пошатываясь.

— Охо-хо, ты так думаешь?

Дикая мысль промелькнула в голове Ромарина:

— Ты хочешь сказать…

— Хочу сказать?… Хо-хо, да, это и хочу сказать. Она это сделала.

Зеркала в дыму от полусотни сигар и сигарет, Амуры и пастушки на пестрых стенах, встающие со своих мест посетители — внезапно все это закружилось перед глазами Ромарина. В следующую секунду, чувствуя, как будто он стоит на чем-то ненадежном и может потерять равновесие, он ухватился на столовый нож, которым чистил персик и ударил Марсдена в шею. Закругленное лезвие с треском разломалось, но он ударил еще раз обломанным ножом и оставил его в теле. Стол перевернулся почти вертикально, за ним исчезла голова Марсдена. За ней последовала груда стаканов, сигар, искусственных цветов и. наконец, скатерть, за которую тот цеплялся. Осталась голая грязная американская столешница.

Но край доски, за которой исчезло лицо Марсдена, оставался вертикальным. Группа рабочих переносила декорации из театра в тележку…

И Ромарин знал, что в одно мгновение он видел и прошлое, и настоящее, и будущее, и что Марсден стоял за раскрашенным картоном декорации.

Ромарин знал и то, что стоит только подождать, пока декорации пронесут, взять Марсдена под руку и войти в ресторан — и все будет именно так. Считается, что тонущий человек, может увидеть все за невообразимо ничтожное мгновение. Говорят, сон длиной в год — лишь особое расположение частиц, связанных с определенными идеями, в сам момент нашего пробуждения; и историческое прошлое, и предсказываемое будущее заключены в таинственном мгновении, что мы называем настоящим…