«Несчастная женщина! — подумал он, спускаясь на платформу в Темплкомбе. — Ближайшие полгода, если не больше, они будут изводить ее, требуя повторения — неподходящей истории — да еще при посторонних!»

— Эта история, — начал свой рассказ Мак-Шонесси, — произошла в маленьком городке Фюртцвангене, в Шварцвальде. Там жил чудаковатый старик по имени Николас Гейбель. Он занимался изготовлением механических игрушек и был известен чуть ли не во всей Европе. Он мастерил кроликов, которые выпрыгивали из капустного кочана, хлопали ушами, приглаживали усики и снова прятались; кошек, которые умывались и мяукали так правдоподобно, что собаки принимали их за настоящих и бросались на них; кукол, которые приподнимали шляпы и говорили: «Доброе утро! Как поживаете?», и даже таких, которые могли спеть песню.

Но он был не просто искусным механиком — он был художником. Работа стала для него увлечением, почти страстью. Его мастерская была завалена диковинными вещами, которые он делал не на продажу, а ради собственного удовольствия. Он изобрел механического ослика, который мог бежать рысью в течение двух часов, причем намного быстрее живого, и не нуждался в кучере; птицу, которая могла взмыть в воздух и летать кругами, а потом опуститься на то же самое место, откуда взлетела; скелет, который держался на вертикальном железном стержне и танцевал матросский танец. У него была кукла в человеческий рост, которая играла на скрипке, и заводной джентльмен, полый внутри, который мог выкурить трубку и выпить больше темного пива, чем трое обычных немецких студентов, вместе взятых, — а это чего-нибудь да стоит.

Все верили, что старому Гейбелю под силу смастерить человека, способного делать все, что пожелаешь. Один из его механизмов сделал даже слишком много — и вот как это случилось.

У молодого доктора Фоллена был малыш, а у малыша был день рождения. Первый день его рождения заставил все семейство доктора изрядно поволноваться; но по случаю годовщины этого события жена Фоллена решила устроить бал. Николас Гейбель и его дочь Ольга были в числе приглашенных.

На другой день три или четыре ближайшие подруги Ольги, которые тоже были на празднике, заглянули к ней, чтобы поболтать. Как водится, они принялись обсуждать недостатки своих кавалеров. Старый Гейбель сидел в этой же комнате, но он, казалось, погрузился в чтение газеты, и девушки не обращали на него внимания.

— С каждым балом хороших танцоров становится все меньше и меньше, — сказала одна из девушек.

— Да, и еще они ужасно важничают, — сказала другая. — Приглашают на танец с таким видом, точно оказывают тебе великую честь.

— И как глупо они разговаривают, — добавила третья, — вечно твердят одно и то же: «Как вы сегодня очаровательны. Вы посещаете Вену? О, вы непременно должны там побывать, это прекрасный город. Как вам идет это платье. Какая чудная погода. Любите ли вы Вагнера?» Я бы хотела, чтобы они придумали что-нибудь новенькое.

— А я никогда не слушаю, что они говорят, — сказала четвертая, — мне это все равно. Хорошему танцору позволительно быть глупым.

— Чаще всего так и бывает, — ехидно заметила тоненькая девушка.

— Я иду на бал, чтобы танцевать, — продолжала предыдущая собеседница, не замечая этой насмешливой реплики. — Все, чего я жду от партнера, — чтобы он уверенно вел меня, хорошо вальсировал и не уставал, пока я не устану.

— Это может делать и заводная фигура, — сказала девушка, которая только что перебила ее.

— Браво! — воскликнула одна из подруг, хлопая в ладоши. — Отличная выдумка!

— Какая выдумка? О чем ты?

— Ну как же — заводной танцор! Или, еще лучше, танцор, который двигался бы при помощи электричества и никогда не уставал.

Девушки восприняли эту идею с энтузиазмом.

— О таком партнере можно только мечтать, — сказала одна. — Он бы никогда не толкался и не наступал на ноги.

— И не рвал бы ваше платье, — добавила другая.

— И не сбивался с такта.

— И не терял равновесие, и не опирался на вас.

— И не вытирал бы лицо платком. Я терпеть не могу, когда мужчины утирают пот после каждого танца.

— И не стал бы весь вечер сидеть в столовой.

— А если у него будет фонограф внутри, чтобы болтать всякий вздор, никто и не отличит его от настоящего мужчины, — сказала девушка, первой подавшая эту идею.

— Кто-кто, а уж ты отличишь, — сказала тоненькая девушка. — Заводной кавалер куда лучше настоящего, не так ли?

Старый Гейбель отложил чтение и навострил уши. Но как только одна из девушек поглядела в его сторону, он снова спрятался за газетой. Когда гостьи ушли, он направился в мастерскую, и Ольга слышала, как он расхаживает взад и вперед, то и дело посмеиваясь про себя. Этим вечером он долго говорил с нею о балах и танцорах — расспрашивал, какие танцы теперь в моде, и как исполняются разные па, и много еще о чем.

В течение двух недель он почти не покидал своей мастерской и был чем-то сильно увлечен и озабочен. Порой он заливался тихим, приглушенным смехом, как будто наслаждаясь шуткой, о которой никто другой не знает.

Месяцем позже в Фюрцвангене состоялся другой бал. На сей раз его устраивал старый богатый лесоторговец Венцель в честь помолвки своей племянницы, и Гейбель с дочерью опять были приглашены. Перед тем как выйти из дому, Ольга принялась искать отца и, не найдя его в комнатах, заглянула в мастерскую. Без сюртука, с закатанными рукавами он показался в дверях, взволнованный, но довольный.