— Поэтично, — произнесла Анна, поежившись. — И страшно.

— Да, — односложно согласился хирург и спохватился. — Холодно, поздно уже, вы замерзли. Пойдемте. Я устрою вам ночлег, если еще не озаботились.

Так получилось, что ближайшим местом, где можно было переночевать, никого не стесняя, оказался фургончик самого хирурга. Чуть в стороне темнели палатки госпиталя, где тоже можно было устроиться, но Александр глянул на едва заметно светящиеся стрелки часов и решительно сказал:

— Переночуете у меня. Вам места хватит.

— А вы? — спросила Лесницкая. В ночной тьме ее лицо было невидимым, оставался только голос, низкий и глубокий.

— А я, как часовой, буду ходить вокруг и охранять ваш сон, мало ли, что может случиться, — весело пообещал медик и процитировал любимого автора:

— «Здесь через полчаса… Ну, через час — атака». [7]

— «Атака? Правда? Будет бой? Я остаюсь!» — сразу продолжила Анна.

— Но… здесь… — Александр произнес следующие строки и сконфузился, вспомнив продолжение.

— Однако, дай мне, Кристиан, хоть умереть с тобой! — завершила Лесницкая неожиданный стихотворный диалог.

— Да-а-а… — Александр в очередной раз смутился. — Ну, в общем, прошу вас, а я останусь снаружи.

Анна сделала легкое движение, из-за темноты медик не понял, какое. Кажется, она повернулась к нему и сделала шаг ближе.

— Вот ведь глупый, — мягко сказала женщина и прикоснулась к его щеке кончиками пальцев.

— Какая тихая, мирная ночь, — произнесла Анна.

— Да, — искренне согласился Александр. Он сидел на откидном стуле, чувствуя, как кровь струится по разгоряченным жилам. Хотелось петь, прыгать, куда-то бежать, без цели и намерений, просто так, наслаждаясь каждым мгновением жизни.

— Когда я была маленькой, очень любила украинских поэтов начала века. У них такой чистый, певучий слог, язык… Никто не мог так красиво описывать природу. И здесь чудесный рассвет, правда?

Далеко-далеко в полной тишине возникла мерцающая черта желтовато-зеленого цвета, тончайшая паутинка, разделившая равно черные землю и небо.

— Солнце не встает на севере, — неестественно ровным голосом промолвил хирург. — Это артиллерийская подготовка.

С каждым мгновением световая линия становилась чуточку ярче, словно действительно краешек солнца зацепился за линию горизонта множеством лучиков и подтягивался все выше.

— Но это ведь… — начала Анна и осеклась.

— Да, это оно, — все так же ровно сказал Александр. — Началось.

Те, кто вчера с врагами бились тут,

Сегодня под стеной лежат в могилах.

Но беззаветных воинов семья

Храбра. В краю туманов…

… Далеких жен мужья и сыновья

Сражаются под грохот барабанов.

Ли Бо.

«Солдаты сражаются к югу от стены».

Шел второй день сражения.

Штабной автобус трясся и подпрыгивал на ухабах, Томас, машинально закусив губу, взирал на карту, прижатую к столу пластинчатыми зажимами. Внешне он сохранял полную невозмутимость, но внутри нобиль светился от радости, как Эсгарт в День Отца Астера.

— Остановите, — повелительно приказал Фрикке, не поднимая глаз от карты. Автобус немедленно скрипнул тормозами и качнулся, выруливая в сторону от основной колонны. Снаружи отрывисто перекрикивались бойцы охраны, занимая позиции. Еще дальше что-то в голос вопил регулировщик, выравнивающий очередную батальонную автогруппу. Томас покрутил головой, разминая затекшие мышцы шеи. Тело, изнуренное двухсуточным бодрствованием, ныло и жаловалось. Но то была приятная усталость, которая не столько отягощала, сколько лишний раз подчеркивала величину и значимость содеянного.

Томас встал, его взгляд зацепился за небольшой плакатик, приклеенный под самым потолком. Картинка была старая, кажется сороковых годов, на ней строгий солдат в мундире и шлеме, взирал куда-то вдаль бестрепетным взором. На втором плане призрачный воин в шлеме викингов смотрел в том же направлении, символизируя преемственность поколений и высокого боевого духа. По низу плаката шла короткая надпись в одно слово — «Сражайся!». Рисунок показался Томасу крайне символичным — нобиль добился своего положения в сражениях, и в сражении же вернет его. Захваченный моментом Фрикке даже поскреб ногтем прямоугольный листок, но тот был приклеен на совесть, став за много лет почти что частью стены.