Шрифт:
Неси меня, море, с милым,
куда ветер веет!
Если милый там, за морем, —
ты, мой буйный, знаешь,
как живет он, где ночует,
ты его встречаешь.
Если плачет — и я плачу;
нет — я распеваю;
коль погиб мой чернобровый —
и я погибаю.
Тогда неси мою душу
туда, где мой милый,
и поставь калиной красной
над его могилой.
Будет легче сиротине
в могиле постылой,
если милая склонится
цветком над могилой.
И цветком я и калиной
цвести над ним буду,
чтоб не жгло чужое солнце,
не топтали люди.
На закате погрущу я,
всплакну на рассвете;
взойдет солнце — вытру слезы,
никто не заметит.
Ветер буйный, ветер буйный,
ты ведь с морем споришь, —
встряхни его, взволнуй его,
поговори с морем...
Вечной памяти Котляревского
Солнце греет, ветер веет,
с поля на долину,
воду тронет, вербу клонит,
сгибает калину;
на калине одиноким
гнездышком играет.
Где ж соловушка сокрылся?
Где искать — не знает.
Вспомнишь горе — позабудешь:
отошло, пропало;
вспомнишь радость — сердце вянет
зачем не осталась?
Погляжу я да припомню:
как начнет смеркаться,
запоет он на калине —
все молчат, дивятся.
Иль богатый да счастливый,
кто судьбой-судьбиной
облюбован, избалован,
станет пред калиной;
иль сиротка, что работать
встает до рассвета,
остановится послушать,
словно в песне этой
мать с отцом ведут беседу, —
сердце бьется; любо...
Все на свете точно пасха,
и люди как люди.
Или девушка, что друга
долго поджидает,
вянет, сохнет сиротою,
как быть ей — не знает.
На дорогу выйдет глянуть
и поплакать в лозы;
чуть соловушка зальется —
высыхают слезы;
послушает, улыбнется,
в лесу погуляет —
точно с милым говорила,
а он не смолкает.
И кажется, будто он молится Богу,
Пока не выходит злодей погулять
с ножом затаенным, — и эхо над логом
пойдет и замолкнет: к чему распевать!
Жестокую душу смягчить ли злодею!
Лишь голос загубит, к добру не вернет;
пусть тешится злобный, пока, холодея,
не сляжет, коль ворон беду предречет.
Заснет долина. На калине
к утру соловушка заснет,
повеет ветер по долине,
и эхо по лесу пойдет.
Гуляет эхо — Божье слово...
Бедняги примутся за труд.
Стада потянутся в дубровы,
дивчата по воду пойдут.
И солнце глянет — краше рая,
смеется верба — свет зари,
злодей опомнится, рыдая.
Так было прежде... Но смотри:
солнце греет, ветер веет
с поля на долину;
воду тронет, вербу клонит,
сгибает калину;
на калине одиноким
гнездышком играет.
Где соловушка сокрылся?
Да где ж он? Кто знает.
Недавно, недавно над всей Украиной
старик Котляревский вот так распевал;
замолк он, бедняга, сиротами кинул
и горы и море, где прежде витал;
где ватагу твой бродяга
водил за собою,
все осталось, все тоскует,
как руины Трои.
Все тоскует. Только слава
солнцем засияла.
Жив кобзарь — его навеки
слава увенчала.
Будешь ты владеть сердцами,
пока живы люди;
пока солнце не померкнет,
тебя не забудем!
Ты душа святая! Речь сердца простого,
речь чистого сердца приветливо встреть!
В сиротстве не брось, как ты бросил дубровы,
промолви мне вновь хоть единое слово,
Вернись, чтобы снова о родине петь.
Пускай улыбнется душа на чужбине,
хоть раз улыбнется, увидев, как ты
с единственным словом приносишь и ныне
казацкую славу в дом сироты.
Орел сизокрылый, вернись! Одиноко