– Трения?

– И трения, и терния. Это уж надо сразу при сговоре не таиться: я такая, был грех. Есть добрые мужики…

– Ой, да кто сейчас на это смотрит, – с раздражением отвечала Вика и заскрипела кроватью.

– Ну, ежели не смотрите – ваше дело. Теперь все ваше дело, нашего дела не осталось. Тебе лучше знать.

И – замолчали, каждая со своей правдой. А какая у девчонки правда? Упрямится, и только. Как и во всяком недозрелом плоду кислоты много.

За окном просквозил мотоцикл с оглушительным ревом, кто-то встречь ему крикнул. И опять тихо. Наталья бочком подъелозилась к спинке кровати и отвела рукой занавеску. Еще светлее стало в спальне – отцеженным, слюдянистым светом.

– Зачем ты? Закрой! – встревоженно встрепенулась Вика.

Тонко, из звездной волосинки назревший, висел месяц. И скрадывал – где еще звездочка зазевалась. Полнится каждую ночь, полнится, пока не наберется в круглую сытую луну. Избы на другой стороне улицы стояли придавленно и завороженно – ни дымка, ни огонька, ни звука. Снежные шапки на крышах, подтаявшие за день, сидели набекрень и леденисто взблескивали под могучим дыханием неба. Такое там царило безлюдье, такая немота и такой холод, так искрилось небо над оцепеневшею землей и такой бедной, сиротливой показалась земля, что Наталье стало не по себе. Опустив занавеску и уползая под одеяло, она прошептала:

– Господи помилуй…

– Что там, бабушка? – не поняла Вика.

– Везде там, внученька, Господи помилуй…

– Ты что – больше ничего не видела?

– Нет. Спи.

Не сразу, через молчание, через вздохи, совсем по-бабьи:

– А у вас как с дедушкой было?

Наталья далеко была, не поняла:

– С дедушкой? Что было?

– Ну, как в первый раз сходились? Или ты забыла?

Наталья вздохнула так, что показалось – поднялась с кровати. Пришлось во-он откуда возвращаться, чтобы собраться с памятью. И сказала без радости, без чувства:

– Мы невенчанные легли. Это уж хорошего мало. Повенчаться к той поре негде было, церквы посбивали. Взяла я под крылышко свои восемнадцать годочков, перешила старое платье под новое – вот и вся невеста. Год голодный стоял. Выходили в деревне и в шестнадцать годочков, как тебе… Так выходили доспевать в мужних руках, под прибором… – Наталья сбилась и умолкла.

– Ну и что с дедушкой-то? – настаивала Вика.

– А что с дедушкой… Жили и жили до самой войны. У нас в заводе не было, чтоб нежности друг дружке говорить. Взгляда хватало, прикасанья. Я его до каждой чутельки знала.

– У вас и способов не было…

– Чего это? – слабо удивилась Наталья. – Ты, Вихтория, не рожала… Как пойдет дитенок, волчица и та в разум возьмет, как ему помогчи. Без дохторов, без книжек. Бабки и дедки из глубоких глубин укажут. У людей пожеланье, угаданье друг к дружке должно быть. Как любиться, обзаимность учит. Тяготение такое. У бабы завсегда: встронь один секрет, а под ним еще двадцать пять. А она и сама про них знать не знала.

– Это правильно, – подтвердила Вика. А уж что подтверждала – надо было догадываться. – Женщина теперь сильнее. Она вообще на первый план выходит.

– Да не надо сильнее. Надо любее. Любее любой.

– Бабушка, ты опять отстала, ты по старым понятиям живешь. Женщина сейчас ценится… та женщина ценится, которая целе-устремленная.

– Куда стреленная?

– Не стреленная. Целе-устрем-ленная. Понимаешь?

– Рот разинешь, – кивала Наталья, – так и стрелют, в самую цель. Об чем я с тобой всюю ночь и толкую. Такие меткачи пошли.

Вика с досады саданула ногой по спинке кровати и ушибла ногу, утянула ее под одеяло.

– Ты совсем, что ли, безграмотная? – охала она. – Почему не понимаешь-то? Целе-устрем-ленная – это значит, идет к цели. Поставит перед собой цель и добивается. А чтобы добиться, надо такой характер иметь… сильный.

Устраиваясь удобнее, расшевелив голосистые пружины кровати, Наталья замолчала.

– Ну и что, – сказала потом она. – И такие были. Самые разнесчастные бабы. Это собака такая есть, гончая порода называется. Поджарая, вытянутая, морда вострая. Дадут ей на обнюшку эту, цель-то, она и взовьется. И гонит, и гонит, свету невзвидя, и гонит, и гонит. Покуль сама из себя не выскочит. Глядь: хвост в стороне, нос в стороне и ничегошеньки вместе.

– Бабушка, ну ты и артистка! При чем здесь гончая? И где ты видала гончую? У вас ее здесь быть не может.

– По тиливизиру видала, – смиренно отвечала Наталья. – К Наде, к соседке, когда схожу вечером на чай, у ней тиливизир. Все-то все кажет. Такой проказливый, прямо беда.

– И гончую там видала?

– И гончую, и эту, про которую ты говоришь, целе-устреленную… Как есть гончая на задних лапах. Ни кожи ни рожи. Выдохнется при такой гоньбе – кому она нужна? Нет, Вихтория, не завидуй. Баба своей бабьей породы должна быть. У тебя тела хорошая, сдобная. Доброе сердце любит такую телу.

– Все не о том ты, – задумчиво отвечала Вика. – Все теперь не так.