Девчонка отошла от табора и стояла неподалеку. Отошел и инженер, рассматривая за решетчатой оградой машины.

Правдея Федоровна достала из сумки яблоки, тугие, краснобокие, с глянцевым отливом, и принялась угощать. А чего не угощать на прошлогодние зубы, которые хорошо кусали только в воспоминаниях? Сеня и бабка Наталья отказались, яблоки даже с виду были неукусные. Отказалась и фельдшерица и принялась рыться в старой черной сумке с испорченным ездовым замком, застрявшим посреди хода. Склонясь над сумкой, фельдшерица вытянула ногу. Сеня смотрел на крепкую неодрябшую ногу с безобидным интересом: есть на ней чулок или нет? Чулки пошли под цвет кожи, не отличишь, а отличить зачем-то хотелось.

Ехали обратно, сумки были полупустые, с обвисшими боками. Что давалось в гостинцы или что покупалось, шло в легкую укладку. Только инженер вез большой и плоский фигурный предмет, замотанный в целлофан. «Крыло для „жигуля“, – еще при встрече догадался Сеня, по привычке всем интересоваться, спросил, много ли отдано за крыло. Отдано было много, Сенина прикидка осталась далеко внизу. «Все в порядке, – решил он. – Никакого торможения». Он все угрюмей и терпеливей относился к загадке: если торможения нет и не предвидится, то куда же они взлетят?

Замараевская фельдшерица, елозя на Сениной картонке, вытянула из-под замка прозрачный пакет, а в пакете небольшой глиняный горшочек с землей и торчащим зеленым отростком. Бабы заинтересовались: что такое? Можно было и не спрашивать: комнатный цветок. Но из каких-то особых, сказала фельдшерица, живучих настолько, что хоть забудь о нем на полгода. Она выговорила и название, уж больно чужое, так что никто не решился переспросить. И рассказала то, чего Сеня не знал. Оказывается, на комнатные цветы в их краю нашел мор. Да, и на цветы тоже мор. Хиреют и мрут. Хоть заухаживайся, хоть глаз не спускай – никакого спасенья. Уж на что геранька терпеливый цветок, та самая геранька, без которой и солнышко не заглянет в окошко, а и на нее порча нашла. Не дает уж красного цветенья, корешок слабый, слизистый.

– А и правда! – громко подтвердила Правдея Федоровна. – То-то я все смотрю: что за казня на них, что за казня?! Правда, хворают цветы. Так это отчего? Это ежели у всех, должна быть серьезная причина.

– А у меня вроде ниче, – сказала бабка Наталья. – И геранька цвет дает. Вроде не жалобится.

– Где ты ее держишь? – Правдею Федоровну исключения не устраивали. По серьезной причине, а сейчас причины на все пошли только серьезные, цветы должны быть в опасности у всех.

– На подоконнике и держу, – отвечала бабка Наталья. – У меня подоконники широкие, я зимой подале от стекла отодвину.

Фельдшерица повторяла:

– У нас в деревне у всех, ну прямо у всех хозяек беда. А я не могу, когда окошки голые. Будто съезжать собрались. – Она подносила горшочек ко рту и ласково обдувала зеленце косолапого отростка. – Но уж этот-то, говорят, никакой заразе не поддастся.

Бабке Наталье сделалось неловко, что у всех геранька болеет, а у нее не болеет:

– Мои-то, что говорить, они вековушные, у них и цвет старуший… А этот-то, ежели незаразливый, до чего хорошо!..

И вдруг Сеню осенило: ведь все просто! Проще пареной репы. Он молодецки вскочил на ноги, напугав резким движением подходящую Лену, и начал с Правдеи Федоровны:

– У тебя в какой комнате цветы стоят?

– Во всех стоят.

– Где телевизор – стоят?

– Телевизорная у нас большая, на три окна.

– Ясно. – Теперь Сеня взялся за фельдшерицу: – А у вас, Александра Борисовна, под телевизором стоят?

– Они не под телевизором стоят. Они на подоконнике стоят, под солнышком.

– Телевизор на них влияет?

– Откуда я знаю?

Сеня перешел к бабке Наталье:

– А у тебя, бабка, телевизор влияет?

– Нет, – опять виновато отвечала бабка Наталья. – Не виляет. Он у меня не вилятельный.

– Нету, что ли?

– Нету, Сеня. Одна доживаю.

Подошел, привлеченный страстным Сениным голосом, инженер, прислушался. Сеня взглянул на него гоголем и начал разъяснения:

– Вот, Сергей Егорович, сделал открытие. – Взмахом руки в центр табора, как бы усаживающим, Сеня показал, что открытие тут, рядом. – Благодаря вот этому ма-аленькому вашему цветочку сделал открытие. Я вообще-то раньше его сделал, но не придал значение, что это открытие. Я ведь тоже комнатный огородник, лимоны выращиваю. Лимоны у меня – о-го-го! Все знают. За крупность балдуины называются. Приезжему кому покажешь – не верит.

– У нас сват тоже ростит, – сказала Правдея Федоровна.

– Не знаю уж, как твой сват теперь ростит, если меры не принял, – усомнился Сеня. – Не знаю. У меня, к примеру, полное процветание было до «перестройки». А завозилась она – кто мог подумать, что на лимоны повлияет! А только лимоны мои все хужей, все мельче. Уж не балдуины… так, хреновина какая-то, на перец смахивает. Потом и этого не стало. Завязь возьмется – и обгнила. Только завяжется – отпала. А у меня книжка, я по книжке провожу уход, у меня ошибок быть не может. Какие ошибки, если я пятнадцать лет с этим делом вожусь! – еще решительней отмел Сеня и придержал голос, принапряг для самого главного: – И только после, как выбросил я телевизор из дому!., я по другой причине его выбросил… А почему по другой? – спохватился он. – Причина одна. Причина какая: что он преподносит. Я выбросил – такие номера он стал откидывать, что я… человек неконченый… возмутился!