— Потому что вы — испанский шпион, — сурово сказал старший бальи. — я? — изумился без наигрыша д'Артаньян. — Вот уж навет, клянусь…

Он хотел было поклясться чем-то католическим, но вовремя вспомнил, что в протестантской стране это не только не поможет, но еще более укрепит их в подозрениях.

— Я — испанский шпион? — продолжал он, от души рассмеявшись. — Да кто вам сказал такую глупость?!

— У нас верные сведения, — многозначительно произнес старший бальи. — Советую вам сознаться самому, не доводя до печального знакомства с магистром высоких дел. Это, безусловно, смягчит вашу участь и сделает нас с вами добрыми друзьями… Мы умеем ценить искреннее раскаяние совсем еще молодого человека, которого запутали в свои сети какие-нибудь злокозненные иезуиты…

«Пой, соловей, пой! — подумал д'Артаньян. — Эти полицейские штучки мне насквозь знакомы, их на мне такие прохвосты пробовали, что не чета вам! Одно и то же, даже скучно…»

— Господа, — сказал он решительно. — Вы тут давеча упоминали, что ничем не отличаетесь от всей Европы и даже кое в чем ее превосходите. Что вы — передовая страна… Черт возьми, но ведь в приличных странах так с путешественниками не поступают! Если я чей-то там шпион, приведите свидетелей, которые меня уличат, или предъявите какие-нибудь убедительные доказательства…

Он зорко следил за выражением лиц этой парочки — и подметил, что в быстром взгляде, коим они обменялись, определенно присутствовала некая растерянность, отчего душа д'Артаньяна мгновенно возликовала: есть такая уверенность, что нет у них ни надежных свидетелей, ни весомых улик! Общими фразами пугают пока что…

— Так в чем же мое преступление, господа, объясните? — воскликнул д'Артаньян, решив, что сейчас самая пора перейти в наступление. — Кто и в чем меня уличает? Что я сделал? Укрепления изучал? Пушки в арсенале считал? Секреты выведывал? Совращал какого-нибудь доброго протестанта перейти в лоно этой поганой римской церкви?

При последних его словах оба вновь переглянулись, но уже с совершенно другим выражением лиц. Развивая успех, д'Артаньян продолжал уверенно:

— Или у вас все-таки есть свидетели, уличающие меня в одном из этих гнусных преступлений, а то и всех сразу? Приведите хоть одного, вдруг я при его виде дрогну и раскаюсь? Молчите?

— Подождите, — неуверенно сказал старший бальи. — Вы так верно сказали о римской церкви… Надо ли понимать, сударь, так, что вы — протестант?

Д'Артаньян саркастически рассмеялся:

— А кто же я, по-вашему?! Мерзкий католик? — Вовремя вспомнив, что в качестве доказательства ему могут устроить экзамен по каким-нибудь гугенотским тонкостям, в которых он не разбирался нисколечко, гасконец спешно добавил: — К великому моему сожалению, протестант я по молодости лет нерадивый, ни одной молитвы толком не помню, не разбираюсь, откровенно говоря, в богословских хитросплетениях, но на то богословы есть… Главное-то — я убежденнейший протестант, и точка! Да я… Я…

У него вдруг — как всегда бывало с д'Артаньяном в минуты нешуточной опасности — родился в голове великолепный план. Точнее, пришли на ум воспоминания об устроенной в Менге проказе. Не колеблясь, д'Артаньян размашистыми шагами прошел к ближайшему окну, повернулся в профиль и, постояв так некоторое время безмолвно, громко спросил:

— Вам не кажется, что я похож на своего отца?

— Ну… — растерянно промолвил старший бальи. — Всякий похож на своего отца — и я, и Ван Бекелар, как говорят…

— Тут все дело в том, какой отец, — грустно признался д'Артаньян. — Неужели не замечаете? Странно, мне многие говорили… Тут все дело в том, какой отец, господа! Я — сын великого государя Генриха Четвертого! Присмотритесь хорошенько. Охотно допускаю, что вы не видели его вживую, но монеты-то с его незабываемым профилем не могли не видеть! Присмотритесь ко мне как следует, говорю я вам!

И застыл, горделиво выпрямившись, так что бьющее в окно солнце освещало его профиль во всей красе.

Старший бальи что-то быстро проговорил младшему по-голландски — для д'Артаньяна, не владевшего здешним языком, это звучало как нечто похожее на «бре-ке-ке-кекс».

— Бре-ке-ке-кекс… — произнес младший и сломя голову выбежал из комнаты.

Он почти сразу же вернулся, неся что-то перед собой в сжатом кулаке. Передал этот предмет начальнику — д'Артаньян уголком глаза рассмотрел монету.

Держа ее перед собой двумя пальцами вытянутой руки, старший бальи принялся сосредоточенно водить головой вправо-влево, глядя то на монету, то на д'Артаньяна, с гордым видом скрестившего руки на груди.

Вскоре оба вновь затянули свое «бре-ке-кекекс». Не разбирая ни слова, но чуя в интонациях удивление, растерянность, ошеломление — и даже, о радость, некоторое почтение! — д'Артаньян победительно улыбнулся.

И громко произнес, не глядя на них:

— Вы убедились, господа мои? Странно, что не заметили раньше столь очевидного сходства…