— Это были не мушкетеры, а англичане, — внятно выговорил Лорме, и его лицо помаленьку стала заливать бледность.

— Кто? — громко переспросил д'Артаньян.

— Они не мушкетеры, а англичане. Двоих я в свое время видел с Винтером, третий, несомненно, тоже… — произнес Лорме.

Его голос звучал все тише и тише, при последних словах кровь хлынула из горла, лицо вытянулось, глаза остекленели. Д'Артаньян понял, что это конец, и, опустив отяжелевшее тело на пол, перекрестился.

— Что он имел в виду? — спросил он растерянно.

— Не знаю, — жестко ответил Рошфор. — Живее, осмотрим комнаты! Д'Артаньян вбежал за ним следом в гостиную хозяев.

Г-н Бонасье, в незашнурованных башмаках и незастегнутом камзоле, валялся лицом вверх у стола, на котором стояла бутылка вина, — и его застывшее, запрокинутое лицо, исполненное безмерного удивления, было белым, как мрамор, и сплошь покрыто маленькими красными точками…

Подняв глаза на Рошфора, д'Артаньян поразился лицу графа — на нем читались такое изумление и страх, каких гасконец никак не ожидал увидеть у этого железного человека.

— Боже мой, это невозможно… — прошептал граф, словно в бреду. — Но, с другой стороны…

— Что это? — задал д'Артаньян совершенно бессмысленный вопрос.

— Та самая досадная помеха, о которой я вам говорил, — сказал Рошфор, словно бы опамятовавшись. — Помеха, способная повиснуть гирей на ногах у любого энергичного беглеца вроде очаровательной Констанции… А еще это человек, который знал слишком много опасных вещей о ней и о других…

— Но это же!.. — отчаянно воскликнул гасконец. — Это не по-человечески, в конце концов! Можно еще понять, когда она подсыпала яд врагам… Но отравить собственного мужа просто потому…

— Вот именно, — сказал Рошфор с чужим, незнакомым лицом. — Отравить собственного мужа просто потому… Пойдемте, д'Артаньян. Нам тут больше нечего делать, птичка упорхнула… Вы видели мальчишку?

— У соседских ворот? Ну да…

— Нет в Париже таких вещей, которые могли бы пройти незамеченными для уличного мальчишки, если он присутствует на расстоянии хотя бы пары сотен футов от события…

С этими словами Рошфор, сбежав с крыльца, направился прямиком к помянутому представителю парижского беспутного юношества. Тот, не шелохнувшись и не изменив позы, скорчил странную гримасу — он ухитрился с незаинтересованным видом таращиться в небо, но в то же время косился на приближавшегося графа: трюк, доступный только парижским уличным сорванцам, способным находиться в трех местах одновременно, не говоря уж о том, чтобы смотреть двумя глазами в разные стороны…

Рошфор немедля достал пистоль и поднял его к самым глазам мальчишки, вертя меж пальцами. И выжидательно молчал.

— Пожалуй что, сударь, такие жизненные наблюдения стоят целых двух пистолей… — протянул мальчишка.

— Держи, — сказал Рошфор, бросая ему золотой. — Когда расскажешь все, что видел, получишь еще, слово дворянина. А в том, что ты только что видел здесь что-то интересное, я не сомневаюсь…

Мальчишка попробовал монету на зуб, подбросил в воздух и ловко поймал в оттопыренный указательным пальцем карман. Рассудительно вздохнул, как взрослый:

— Слово дворянина — большое слово… Так вот, сударь, когда отсюда ушли этот вот господин и еще один, — он кивнул на д'Артаньяна, — седой слуга, что был с ними, остался и укрылся вон там, за тумбой, стал следить за домом господина Бонасье. Уж не знаю, сколько времени прошло, я не дворянин, чтобы часы носить… Только вскоре подъехали три королевских мушкетера с четвертой лошадью в поводу.

— Мушкетеры? — переспросил Рошфор. — Ты не ошибся?

— Синие плащи с крестами и лилиями, где же тут ошибешься? — резонно сказал сорванец. — Я же не деревенщина какая-нибудь, а потомственный парижанин… слуга за ними наблюдал, а они вдруг бросились на него, да так проворно, что он не успел убежать или вырваться. Они ему зажали рот и потащили в дом. А чуть погодя из дома вышли уже четыре мушкетера, только у четвертого лицо было закрыто полями шляпы. Они вскочили в седла и умчались… Вот и все, ваша милость, — но это, пожалуй что, стоит двух пистолей…

— Твоя правда, — сказал Рошфор, бросая ему монету. — Пойдемте, д'Артаньян, больше мы ничего не узнаем…

Они вскочили на лошадей и направились в сторону Пале-Кардиналь, а те четверо, что приехали с ними, получив от Рошфора какие-то указания шепотом, разъехались в разные стороны. Граф казался всецело погруженным в собственные мысли — настолько, что он направил коня прямо на уличную тумбу, и д'Артаньян, вскрикнув, предупредил его об опасности.

— Бог мой, — сказал он удивленно. — Что с вами такое, Рошфор?

— Вы еще слишком молоды, д'Артаньян, и не знаете, что это такое, когда оживают призраки прошлого… Вот что. Не было ли у нее большого перстня? Очень большого, старинного, великоватого для женского пальца, с огромным красным карбункулом? Перстень сделан из золота так, что напоминает две звериные лапы, охватывающие карбункул?

— Вы его удивительно точно описываете, — сказал д'Артаньян.

— А не показалось ли вам, что ее волосы не всегда были темными?

На этот раз д'Артаньян размышлял значительно дольше, вызывая в памяти знакомое лицо.