Малинник всколыхнулся, и на тропке появился возбужденный Егор.

— Смотрите, кого я пой… Эвочка, что случилось? Где болит? — встревожился, бросившись ко мне.

— Спасибо, Гошик, со мной всё в порядке. Мы заговорились и потеряли счет времени. Правда, мам?

— Да, совсем запамятовали, — кивнула она и всплеснула руками. — Батюшки мои! Что это?

Муж вынул из-за спины нечто иссиня-черное, покрытое перьями и с хвостом. Он держал за лапы большущую птицу, её голова болталась на весу.

— Что это? — ответил вопросом на вопрос. — Вернее, кто это? Сам не знаю. Ухнуло с ветки, ну, я и запулил nerve candi.

— Это глухарь, — сказала мама с уважением. Но к кому: к птице или к Егору?

— Бедняжка, — потянулась я, чтобы пожалеть безжизненное пернатое, пострадавшее от руки доморощенного охотника.

— От него будет польза? — спросил деловито муж, отведя руку с глухарем подальше от моей заботы.

— Конечно. Это же дичь, — удивилась мама. — И перо нелишне.

Егор отправился к летнику с птицей в руке.

— Куда ты его? У него ж детки малые! — крикнула я вдогонку.

— Нет у него деток, — сказала мама. — Глухарки в одиночку выводят птенцов и растят.

— И что с того? — помертвела я и бросилась вслед за мужем.

Он же, извлекши пояса из дождевиков, связал их в виде веревки и обмотал лапы и тушку, обездвижив птицу. Зачем? Глухарь и так парализован заклинанием.

— Что собираешься делать? — спросила я, видя, как Егор укладывает птицу в летник.

— Подожду деда Митяя. Пусть решит, — ответил он, напившись воды из бурдюка. — Почему плакала?

— А-а, вспомнилось разное. Ты же знаешь, у меня теперь глаза на мокром месте.

— Ох, Эвка, твои слезы для меня как соль на раны.

— Нет, Гошик, это счастливые слезы. — Я обняла мужа и поцеловала. От него пахло дымом и лесом.

— Хорошо, если так. Не напрягалась? — спросил строго и получил отрицательный ответ. Изо всех сил соблюдаю рекомендации супруга.

— А ты как? Устал?

— Уморился, — он вытер лоб. — Плечи ломит. Вечером сделаешь массаж.

Конечно, сделаю. Мой трудяжка! Выложился полностью, помогая.

Оставшееся время мы с мамой собирали ягоду и заговорщически переглядывались. До чего же сладкая малина в горах! Суховатая и мелкая, но крепкая, и зернышки не разваливаются. Когда приехал дед Митяй, мы заполнили все туеса и хором добрали последний, накрыв крышкой.

— Молодцы, — похвалил Дмитрий Ионович. — Славно потрудились. Медведи не шалили?

Может, он и думал подшутить, но Егор продемонстрировал глухаря, чем поверг деда Митяя в немалое изумление.

— Неужто сам поймал? — допытывался он у мужа. — Без силков? Без капкана? Однако ж силён зятёк, — похлопал Егора по плечу.

А когда Дмитрий Ионович узнал, что глухарь жив, но контужен, то надолго задумался.

— Может, птиц умеешь приманивать? — спросил, почесав макушку.

— Нет, не умею.

— Может, зверьё умеешь зачаровывать?

— Не умею.

— А волка смогёшь поймать? — не унимался дед Митяй. — А марала? А медведя?

— Смогу, — ответил охотничек, подумав.

— Никаких волков и медведей, — оттеснила я Егора. — И думать забудьте.

Возвращение на хутор состоялось с богатой добычей — ягодами и глухарем. К вечеру небо разъяснилось: тучи истаяли, превратившись в облака, и спрятавшееся за вершиной солнце расцветило их в причудливые желтовато-розовые тона. Разве ж можно забыть красочную картину, созданную самой природой? Разве ж можно не любить эти места? Молчаливое величие гор, шумные реки, вековые необхватные деревья… Дурак мой отец. В погоне за карьерой променял этакую красоту на валерьянку и расшатанные нервы. Променял маму на невоспитанную халду, променял чувства на холодный расчет. Пусть думает, что выиграл, пойдя по правильному пути. Он живет в особняке с прислугой и не подозревает, что беден, как не подозревает о том, что я богата. Мое богатство — Егор и мама. Мое богатство — малыш, который появится на свет через восемь месяцев. Мое богатство — эта земля. Мое западное побережье.

Послесловие

Поутру глухарь полностью оклемался, и дед Митяй привязал пернатого за лапу к забору. Посмотреть на лесного жителя пришел весь хутор.

— А почему у него красные брови? — спросила одна из дочек Тамары.

— Эк, милая моя, — ответил Дмитрий Ионович. — Под солнцем живет орда божьих тварей. У кого-то есть хобот, кто-то таскает иглы на спине, а кому-то достались красные брови. Так задумано природой.

Глухарь оказался большим и упитанным, как откормленный гусь. Он раскрыл хвост веером и тянул шею, хлопая крыльями. Потому что боялся и защищался.

— Что с ним будет? — спросила я. Мне было жалко птицу.

— Употребим, — ответил дед Митяй. — Отвисится малость, промаринуется, а опосля потушим.

Как ни терзала меня жалость к красивому пернатому созданию, а пришлось признать — не сразу и не за один день — что на сострадании сытым не будешь. Для живущих на побережье сердобольность к братьям нашим меньшим чревата голодной смертью. Пришлось примириться и с тем, что домашнюю птицу обезглавливают, ощипывают и опаливают, а тушки жарят и варят. Но свыкнуться я так и не смогла и всегда уходила из общейки, когда дед Митяй надевал фартук, проверял заточенность топора, и, взяв курицу за лапки, относил к колоде.