Сас стал ходить по комнате, стал вдумываться в этот вопрос и объяснять мне: ни у одного мыслителя глаза не бегали — ни у Эйнштейна, ни у Сократа, ни у Альберта Швейцера…

— Сас, — сказал я. — Так это же еще не все! Это же только симптом: мне страшное приходит в голову.

Сас стал деловитым и спокойным. Он собрал на столе бумаги, сложил их в стопку.

— Давно это с тобой? — спросил он.

Я ответил, что довольно давно; вначале, правда, не так явно было, но вот вчера отчетливо и ужасно… Сас кивнул. Он ушел на кухню и вернулся с топориком, каким мясо разделывают, и с ножом. Он положил обе эти загадочные вещи на стол. Нож был мельхиоровый. Я машинально потянулся рукой к красивой вещице. Сас отбросил мою руку и переложил нож и топорик подальше от меня.

— Я понял сразу, — сказал Сас сухо. — Тебе хочется убить человека. При некоторых душевных расстройствах это бывает.

Сас всегда был обо мне хорошенького мнения.

— Да нет, Сас! — сказал я. — Мне хочется подарить свою коллекцию марок. Всю сразу! Нестерпимо хочется! Приступы такие, понимаешь? Я боюсь, что не справлюсь с собой!

Сас опять отнесся слишком легкомысленно к моему сообщению. Опять он захихикал и уже без опаски приблизился ко мне.

— Я не знаю, — сказал он, — чего ты так нервничаешь? Ну так подари. Что тут страшного?

— Тебе легко говорить, — сказал я. — Это дорогущая коллекция. Ее еще дед начал собирать. Это мое самое сильное увлечение. Ты подумай, Сас, в каком я положении!

Сас подумал: походил по комнате, держа голову набок.

— И все-таки я считаю, — сказал он, — что ты должен совершить этот поступок: нельзя подавлять в себе благородные порывы. Это украсит твою жизнь! Может быть, — добавил Сас со своим противным смешком, — это будет ее единственным украшением.

— Сас, — сказал я, — подари мне вот этот красивый ножичек.

— Чего вдруг?

— Вот видишь, — сказал я, — легко говорить о благородных поступках, но гораздо труднее их совершать.

Сас пробормотал, что я болтаю пошлости и что все его доводы разбиваются о мою тупость.

— Неужели тебе не жаль своих благородных порывов?! — спросил он. Неужели тебе хочется их в себе задушить?!

— Сас, — сказал я, — если можешь, задуши их во мне: пользы никакой, а убытков много.

— Пусть будет по-твоему, — сказал Сас. — Но знай: когда-нибудь ты пожалеешь об этом.

Он велел мне раздеться до пояса.

— Начнем, как полагается, с опроса, — сказал Сас. — С чего начались у тебя эти… ненормальности?

— Они начались после того, доктор, как я ударился головой о ступеньку.

Сас спросил, не было ли у нас психически больных в роду. Я ответил, что у меня папа со странностями: способен на необъяснимые поступки. Сас поморщился и уже после этого все делал мне назло. Он стал нагло водить пальцем перед моим носом и велел мне следить глазами за этим пальцем.

— Ничего, бегают, — сказал Сас и опять захихикал. Он надел очки и стал больно водить ручкой ножа по моей груди.

— Сас, потише, — попросил я.

— Цыц! — прикрикнул он.

Потом он посадил меня на стул, закинул одну мою ногу на другую, взял со стола топорик для разделки мяса и примерился обушком.

— Сас, ты не мог бы ручкой ножа? — попросил я.

— Цыц, — ответил он, — не указывай мне!

С четвертого раза он мне попал в очень болючее место. Я завопил и забегал по комнате, а Сас спокойно положил инструмент на стол и сообщил, что пока что не может мне сказать ничего определенного: ему нужно подчитать литературу. Конечно, он бы мог проконсультироваться у своего брата, невропатолога, но он привык до всего доходить своим умом. Сас стал подсчитывать, сколько ему времени понадобится.

— На роман — три дня, — бормотал он. — На изучение литературы — дней десять… Зайдешь ко мне через две недели, — велел он.

— Сас, и ты совсем ничего не можешь сказать? — спросил я. — На тебя это не похоже.

Сас ответил: кое-что ему, конечно, ясно. Но пока его мысли носят скорей гипотетический характер — он не может на них опираться при установлении диагноза. Но своими гипотезами он готов со мной поделиться. Например, ему известен один случай, когда человек, начисто лишенный слуха, ударился головой вот так же, как я, и после этого начал сочинять довольно неплохую музыку.

— Та же картина! — сказал этот ехидина. — От сотрясения в мозгу обнаружилось что-то стоящее. Но, — продолжал Сас развивать свои гипотезы, — скорей всего, дело в адреналинчике и гормончиках: чуть меньше выделяется в организме, чем нужно, чуть больше — и психическое равновесие нарушено, человек начинает делать и говорить не то.

Он мне рассказал об одной американской миллионерше, которая за один день раздарила двенадцать миллионов. Хорошо, что детям пришло в голову ее обследовать. Мысль о том, что адреналинчик с гормончиками распоряжаются моими марками, показалась мне страшной. Но Сас их так по-приятельски называл: адреналинчик, гормончики. Просто не верилось, что он не может с ними договориться.