Кейт выждала еще секунд тридцать, прежде чем спросила:

– Сколько?

– Десять тысяч, – сказал Амадди, сохраняя бесстрастное выражение. – Десять тысяч американских долларов.

Кейт покачала головой почти печально.

– Эта информация не тот товар, который мне нужен. Она ничего мне не гарантирует. Этот человек может не знать о моем ребенке.

Амадди пожал плечами.

– Я заплачу пятьсот долларов за его имя, – сказала Кейт. – Чтобы показать готовность вести дело с таким честным человеком, как вы. Впоследствии, если какие-либо дополнительные сведения попадут к вам… сведения, имеющие истинную ценность… тогда мы обсудим столь серьезную сумму.

Амадди достал спичку и поковырял ею в зубах. Затем окинул быстрым взглядом своих компаньонов.

– Возможно, я не совсем точно обрисовал важность этого человека, – сказал он. – Мало кто знает… если вообще кто-нибудь знает… что он состоит в номенклатуре. Тем не менее он занимает настолько высокое положение, что без его одобрения не делается ни единого шага.

Кейт перевела дыхание.

– Этот человек относится и к номенклатуре, и к strigoi? Priculici? – Голос у нее чуть не сорвался. – Vrkolak?

Амадди моргнул, положил спичку и сказал что-то Лу-чану на румынском. Кейт разобрала слово «strigoi». Лу-чан покачал головой и ничего не ответил.

– Что вы знаете о Voivoda strigoi? – резко спросил у нее Амадди.

По правде говоря, Кейт не знала ничего. Она спрашивала О’Рурка о значении румынских и славянских слов, которые он употреблял в разговоре с цыганами, когда торговался из-за их денег и жизней, а священник ответил: «strigoi» переводится приблизительно как «колдун», хотя это же слово может обозначать злых духов или призраков. А «priculici» и «vrkolak» на румынском и славянском – «вампир».

Когда Кейт потребовала объяснить, почему эти слова так подействовали на цыган, О’Рурк коротко ответил: «Рома – народ суеверный. Несмотря на слухи о том, что они в течение столетий служили strigoi, они боятся этих мифических правителей Трансильвании. Вы слышали, что воевода Чоаба произнес слово “дьявол”, когда я сказал, что Джошуа – один из strigoi».

«И сделал в мою сторону знак от сглаза, – добавила тогда Кейт. – А потом нас отпустил».

Священник лишь кивнул.

Амадди хлопнул ладонью по столу и встал. Это вывело Кейт из состояния задумчивости.

– Я спросил, что ты знаешь о Voivoda strigoi, женщина?

Кейт подавила острое желание уклониться от настойчивого вопроса молодого араба.

– Я думаю, что они украли моего ребенка, – сказала она ровным голосом. – И я хочу забрать его обратно.

Амадди долго разглядывал ее, а потом рассмеялся. Его смех эхом прокатился по бетонным стенам.

– Очень хорошо, – сказал он. – Такая смелость заслуживает уважения. Вы получите имя этого человека за пятьсот долларов. И в будущем мы с вами будем иметь дело… если вы останетесь в живых.

Он снова засмеялся.

Кейт отсчитала пятьсот долларов и держала их, пока Амадди вынимал из кармана авторучку «Кросс» и писал имя и адрес на клочке бумаги. Лучан прочитал имя, бросил взгляд на Кейт и кивнул ей. Она отдала деньги.

Амадди проводил их до двери.

– Переведи своей американской подруге румынскую пословицу, – сказал он Лучану. – Copilul cu mai multe moase rаmana cu buricul ne taiat.

Лучан кивнул и пошел вперед по темному коридору. На улице снова начался сильный дождь. Сев в машину, Кейт наконец вздохнула полной грудью.

– Тебе знакомо имя, которое он написал?

– Да, – ответил Лучан без своей обычной улыбки. – Оно хорошо известно в Бухаресте. Мой отец знал этого человека.

– И ты считаешь, что он действительно может быть членом тайной номенклатуры?

Лучан чуть не пожал плечами, но сдержался.

– Не знаю, Кейт. Просто не знаю. Но это имя может стать исходной точкой.

Она кивнула.

– А что это за пословица, которую упомянул Амадди? Лучан завел машину и потер щеку.

– Copilul cu mai multe moase romana cu buricul ne taiat… как бы это сказать… «У семи нянек дитя без глаза»?

Но дословно это звучит так: «Когда у ребенка слишком много повивальных бабок, пуповина остается неразрезанной».

– Ха-ха, – сказала Кейт.

Обратно по пустым улицам они ехали в молчании.

Когда они вошли в холодное, полутемное подвальное помещение, О’Рурк их уже ждал. Глаза у него покраснели, он был небрит, хотя и одет в свой черный костюм с белым воротничком. Он развалился в ветхом кресле и лишь следил взглядом за Лучаном, когда тот засуетился, чтобы разжечь огонь в другой комнате и поставить на горячую плиту кастрюлю с супом.