Покончив с мятежом в таборах, Дионисий обратился с обширным посланием к Трубецкому и Пожарскому. «О благочестивые князи Дмитрие Тимофеевич и Дмитрие Михайлович! — писал воеводам архимандрит. — Сотворите любови над всею Русскою землею, призовите в любовь к себе всех любовию своею»{139}. Переговоры между представителями Второго ополчения и казачьих таборов при посредничестве троицких монахов продолжались несколько дней. В результате Трубецкому пришлось умерить аппетиты. Соглашение о совместном командовании предписывало воеводам основать новую ставку — у Неглинной на Трубе. Там вскоре был выстроен объединенный Разрядный приказ. Формально главнокомандующим теперь считался Трубецкой, но реально его влияние заметно уменьшилось. Все основные вопросы решал триумвират: Трубецкой, Пожарский и Минин. Однако была в этом соглашении и привлекательная для боярина сторона: ему больше не приходилось думать о снабжении воинства. Эту задачу взял на себя Кузьма Минин.

Объединение отрядов Первого и Второго ополчений покончило с влиянием на казаков «тушинских бояр» — Григория Шаховского и Ивана Плещеева. В последних числах сентября Трубецкой и Пожарский известили земские города о том, что объединили свои усилия, подчиняясь приговору соборных представителей. «Ныне, — писали воеводы, — меж себя мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства доступать»{140}.

Пожарский использовал слияние двух ополчений для активизации осадных работ. В районе Пушечного двора, в Егорьевском монастыре и у церкви Всех Святых на Кулишках земские ратники оборудовали батареи, немедленно открывшие огонь по Кремлю и Китай-городу. Каленые ядра и мортирные бомбы теперь круглосуточно сыпались на головы оккупантов. Одновременно с этим решено было перегородить Замоскворечье глубоким рвом и палисадом. Укрепленная позиция позволяла исключить возможность прорыва к Кремлю деблокирующих отрядов. Пожарский и Трубецкой попеременно следили за ходом земляных работ.

В осажденных кварталах наступил жуткий голод. Цены на продукты поднялись неслыханно. Хлеб пропал из продажи. Воловью шкуру продавали за три рубля, лепешку с лебедой — за рубль. В городе исчезли кошки и собаки. Даже мыши теперь считались чуть ли не деликатесом. Из поляков первыми стали умирать солдаты, оставленные Ходкевичем. Они прибыли без запасов продовольствия и почти без денег. К тому времени, как голод добрался до остального гарнизона, новая пехота погибла практически вся.

Позже, рассказывая о своем житье в осажденной русской столице, наемники всячески напирали на эпизоды их мучительной смерти. Описанием того, как один гайдук съел своего брата, а другой — сына, пестрит вся историческая литература. Однако трудно представить себе, что голодные польские ратники все время бездумно кидались друг на друга, вместо того чтобы объединиться и есть безоружных русских. Собственно, так чаще всего и происходило. Бояр и их семьи оккупанты, конечно, не трогали. Но остальные жители Китай-города уже с начала октября не могли чувствовать себя в безопасности. Польское командование не только не пресекало в гарнизоне людоедство, но и фактически узаконило его. Так, в частности, по приказу полковников Струся и Будилы «на прокорм» гайдукам были отданы заключенные московских тюрем.

Поляки понимали, что выхода у них нет. Но наемникам было жаль расставаться с награбленными богатствами. 21 октября начались переговоры о капитуляции. Однако в этот день достичь соглашения не удалось. Представлявший «рыцарство» полковник Будила настаивал на почетной сдаче, чтобы уйти за кордон с оружием и добычей. Пожарский соглашался лишь на безоговорочную капитуляцию. И неизвестно, как бы решился этот спор, но в него «вмешались» казаки. 22 октября они внезапно бросились на штурм Китайгородской стены. Поляки не ожидали атаки. Их оборона рухнула в считаные часы. Остатки гарнизона в панике бежали в Кремль. Этот бой сбил с гонористых панов последние остатки спеси. Теперь на переговоры с Трубецким и Пожарским выехали главные действующие лица: командующий гарнизоном полковник Струсь и глава Семибоярщины Федор Мстиславский.

Потеряв Китай-город, поляки согласились на все условия русской стороны. 26 октября через Троицкие ворота Кремля оккупанты выпустили «сидевших в плену» бояр. А на следующее утро земские воеводы приняли капитуляцию вражеского гарнизона.

Полк Струся вышел в Китай-город, в расположение отрядов Трубецкого. Полк Будилы сдался Пожарскому. Как только пленных поляков разоружили и взяли под стражу, войска Трубецкого и Пожарского торжественно вступили в Китай-город. Впереди обеих ратей шли представители духовенства с крестами и иконами. В тот момент, когда русские полки встретились у Спасских ворот, створки их торжественно растворились и из Кремля со святыми образами вышли те церковные иерархи, что сидели в осаде с Семибоярщиной. По замыслу руководителей ополчения это действо должно было символизировать, что отныне все русские люди объединяются против оккупантов и берутся за нелегкий труд по возрождению истерзанной смутами родины.

А в это время Сигизмунд III собрал наконец войска для спасения московского гарнизона и двинулся с ними в Россию. Его армия выступила в поход из Смоленска и в конце октября соединилась в районе Вязьмы с отрядами Ходкевича. Вместе у них было, по разным данным, от 10 до 12 тысяч ратников. Едва переступив границу, король объявил, что идет усадить сына на московский трон. Россиянам в своих воззваниях он обещал умиротворение и благоденствие. В армейском обозе ехал низложенный еще при Шуйском патриарх Игнатий. По замыслу Сигизмунда он должен был короновать Владислава в Успенском соборе Кремля. Ради возвращения на должность Игнатий признал Брестскую унию и согласился подчинить Русскую церковь римскому папе. Предусмотрительность эта оказалось излишней. Войска Сигизмунда III преследовали неудачи. Сначала поляки несколько дней безуспешно атаковали Погорелое Городище. После очередного штурма местный воевода в шутку посоветовал Сигизмунду: «Пойди под Москву, будет Москва с тобой, и мы готовы быть твои»{141}. Король не знал о капитуляции кремлевского гарнизона. Он спешил на выручку к Струсю, а потому не стал связываться с русским «нахалом».

Для земских воевод появление Сигизмунда оказалось неожиданным. Продовольствия в Москве было мало, и большую часть дворян Пожарский распустил зимовать по поместьям. Однако о каких-либо переговорах с поляками народ не желал даже слышать. Подойдя к столичным предместьям, королевские войска попытались с наскока прорваться в Белый город. Этот штурм был легко отбит. Узнав о сдаче Кремля, Ходкевич посоветовал не искать генерального сражения, а отойти на зимние квартиры в село Федоровское, где он провел предыдущую зиму. По дороге король решил взять хотя бы Волоколамск. Однако его гарнизон отбил все приступы. А после третьего штурма русские ратники пошли на вылазку и захватили нескольких королевских пушек.