Исходя из этой гипотезы и принимая лишь часть теории Эйнштейна, [141] Милн построил новую теорию относительности, которую иногда называют «теорией сверхотносительности». Согласно этой теории, можно по выбору принять одну из следующих двух гипотез: а) длины волн, характерные для различных световых лучей, сохраняются, и вселенная расширяется (это — точка зрения, изложенная в предыдущем параграфе); б) вселенная сохраняет свои размеры, но свойства излучения меняются со временем. С течением времени свет, излучаемый различными телами в одних и тех же условиях, становится все более и более «фиолетовым», т. е. длины волн световых лучей все более и более уменьшаются. И наоборот, в прошлом излучаемый свет был более «красным» (длины волн были большими) и этим можно объяснить так же хорошо, как и с помощью эффекта Допплера в первой гипотезе — почему лучи света, приходящие от спиральных туманностей и начавшие свой путь миллионы световых лет назад, являются тем более «красными», чем более удалены от нас эти острова вселенной. [142]

Можно также предположить, как это делает Эддингтон, об одновременном существовании двух наблюдателей. Один из них не предполагает, что вселенная расширяется, и продолжает брать в качестве единиц длины и времени такие величины, которые связаны с размерами материальных объектов вселенной и с их движениями. Другой же связывает свою систему единиц со свойствами лучей света и определяет метр, как величину, в которой укладывается определенное число раз длина волны некоторой линии спектра кадмия, а секунду — как время, за которое свет пробегает в пустоте 300 миллионов метров. В настоящую эпоху оба наблюдателя пришли бы при различных измерениях пространства и времени к одинаковым результатам. Но если возвращаться в прошлое или идти в будущее, то эти результаты должны были бы отличаться друг от друга. В частности, мы пришли бы к рассмотрению двух систем времени. Время первого наблюдателя, связанное с движением небесных тел, есть динамическое или астрономическое время, вычисляемое в статической вселенной, т. е. в предположении, что расширение вселенной отсутствует. Другой наблюдатель, становясь на противоположную точку зрения и допуская реальность расширения вселенной, будет иметь дело с кинематическим временем, измерение которого связано со свойствами света, рассматриваемыми как неизменные. В соответствии с их природой различные физические явления отражают в большей или меньшей степени течение одного или другого из этих двух времен.

Если возвращаться к прошлому, то длина волны определенных лучей для некоторого тела будет все более увеличиваться с точки зрения первого наблюдателя (астрономический наблюдатель), но оставаться постоянной с точки зрения другого (кинематический наблюдатель). Длина метра кинематического наблюдателя, содержащего определенное число длин этих волн, будет также увеличиваться с точки зрения астрономического (динамического) наблюдателя. «Кинематические» 300 000 км, пробегаемые светом за «кинематическую» секунду, если их измерять в динамических единицах, окажутся больше, чем 300 000 км, пробегаемые светом за «динамическую» секунду. Каждая секунда кинематического времени будет содержать, следовательно, все большее число динамических секунд. Можно тогда легко показать, что между двумя системами времени существует связь, аналогичная той, которая имела место между временем космического и временем земного наблюдателей в гипотезе Эддингтона. В конце концов мы получим, что бесконечно далекое прошлое, отсчитываемое по динамическому времени, соответствует конечному кинематическому времени. Таким образом, мы получаем в этом случае две шкалы времени, которые уже давно противопоставлялись астрономами одна другой: короткая шкала времени, если стать на кинематическую точку зрения и рассматривать расширения как реальное, а вселенную существующую только несколько миллиардов лет; длинная шкала времени, если стать на «классическую» астрономическую точку зрения и рассматривать вселенную как существующую бесконечное время, но эволюция которой идет по одному-единственному пути. В этой длинной шкале времени галактики насчитывают сотни миллиардов лет, но на формирование галактик ушло перед этим бесконечно большое число лет. В будущем же оба времени станут бесконечными одновременно, возрастая с разной скоростью.

Эта новая теория Милна вызвала еще более живую дискуссию, чем его первая гипотеза взрыва. Поскольку в отличие от гипотезы взрыва новая гипотеза как будто позволяет (по крайней мере частично), избежать упреков в креационизме, то вполне понятен тот интерес, который проявили к ней некоторые рационалисты. Однако, если рассмотреть ее детальнее, видно, что сами основы этой теории могут быть подвергнуты очень серьезной критике. Действительно, введение кинематического времени наряду с динамическим, есть лишь, как говорит де Ситтер, нечто вроде «математической уловки», имеющей цель избежать упрека в креационизме, и следует сознаться, что эволюция вселенной, описанная Милном, напоминает в какой-то мере теорию Леметра и соприкасается с ней именно в тех пунктах, которые не устраивают материалиста. Кроме того, введение двух систем времени соответствует существенной дифференциации в структуре вселенной (таково, как будто, мнение Милна) — и мы остаемся неудовлетворенными, имея налицо противопоставление двух противоречащих друг другу подходов к реальной действительности: одного — в отношении вещества и другого — в отношении излучения. Мы хорошо знаем, что такие противопоставления сейчас в моде и что многие физики уступают этому веянию в отношении внутриатомных процессов, рекламируя таинственный принцип «дополнительности». Но мы продолжаем придерживаться в согласии с принципами диалектического материализма того мнения, что противоречие только тогда имеет цену, когда оно рассматривается лишь как этап на пути более широкого и более перспективного синтеза.

С другой стороны, с точки зрения физики никакие наблюдательные данные не могут подтвердить новую теоррию Милна. Лишь по истечении веков, если точность наших измерительных приборов не увеличится, можно будет проверить, уменьшаются ли длины волн лучей света по отношению к эталону длины — метру — и узнать, следовательно, имеет ли место действительное расширение всей вселенной, а не только видимое или реальное разбегание одних галактик. Теория Милна построена, таким образом, на чисто формальных и совершенно произвольных началах.

Более глубокое рассмотрение основ этой теории обнаруживает, как показал Шацман, [143] лежащий в ее основе идеализм ее автора; характерен тот факт, что Милн отрицает объективное существование пространства и времени, т. е. считает реальным субъективные образы, возникающие в голове человека, а внешний мир лишь их отображением.

«Слова физическое пространство, — пишет Милн, [144] — не имеют никакого смысла».

Таким образом, новую теорию двойного времени Милна, точно так же, как и его первую теорию взрыва вселенной, следует отвергнуть со всей решительностью.

Пусть идет речь о вечном возврате, о конечном и обратимом времени или о двойном времени — мы всегда оказываемся лицом к лицу с полностью произвольными гипотезами, одни из которых, напоминают наиболее узкую механистическую концепцию развития явлений, другие же проникнуты идеализмом или более или менее замаскированным креационизмом. Принять какую-либо из этих гипотез — это значит лишь потерять из виду диалектический характер эволюции вселенной и затормозить движение науки вперед. [145]

В заключение, возможно, будет небесполезно попытаться извлечь из запутанного клубка противоречивых гипотез положительные результаты, на которые должны опираться дальнейшие исследования.

Прежде всего, можно определенно сказать, что за три последние века изучение человеком природы как в бесконечно большом, так и в бесконечно малом сделало гигантский шаг вперед, и этот необычайный прогресс не идет ни в какое сравнение с предшествовавшим в течение двадцати веков лепетом. Исключительно расширилось наше представление о мире, и становится все более и более доступной для нас даже сама история вселенной. В 1633 г. планетами управляли ангелы, согласно ученому мнению противников Галилея. Сто лет спустя, по Ньютону, бог лично еще приходил в роли престарелого добросовестного часовщика, чтобы наводить порядок в солнечной системе, когда она расстраивалась. Сегодня уже нет никого, даже среди самых ярких идеалистов, кто не признает, что небесные светила изменяют свой вид в течение веков и что их движения не были всегда одними и теми же. Никто уже не говорит более об ангелах-водителях, и сам бог (для тех, кто остается ему верен) уже меняет свою роль часовщика на положение всеведущего математика, что является, в известном смысле, повышением в чине, но, с другой стороны, еще более удаляет бога от нашего мира.