Критика не удовлетворяется анализом произведений, но старается проследить авторов, конструируя круги и гипотетических мастеров. Первым исторически удостоверенным художником в Сиене был Гвидо да Сиена{120}, сильная индивидуальность, оказывавший тут значительное влияние, подобно Чимабуэ во Флоренции. В Пинакотеке хранятся несколько великолепных произведений этого тонкого византиста и его школы. Особенно прекрасен палиотто восьмидесятых годов XIII века «Святой Петр».

Византийская или подражающая ей живопись вовсе не была застывшей в некой условной манере. Это просто наш глаз привык реагировать только на резкие контрасты и не различает полутонов. Произведения последователей Гвидо свидетельствуют о большом шаге вперед по сравнению с ними отличаются богатой гаммой насыщенных солнцем тонов. «Нужно уловить человеческое волнение, пронизывающее ритмы и пространство этих коротких повествований». «Благовещение» на фоне абстрактной архитектуры рассказано с утонченной простотой. Богатый золотой фон — от нежного сияния зари до холодной поверхности металла.

Дуччо представлен «Мадонной отцов францисканцев», написанной в конце XIII века, то есть до «Маэсты». Это счастливый пример симбиоза византийской живописи с готикой. Композиционно «Мадонна» сделана достаточно свободно, ее правая рука мягко лежит на коленях. Трон — удобное кресло, а не массивное затейливое сооружение. Ангелы — легкие, словно моделированные белыми пальцами миниатюриста. К стопам Марии припали три коричневых и сухих, как кузнечики, монаха. Мудрый Дуччо не сломал, в отличие от Джотто, греческое искусство, но пригнул его, как ветку, к своему времени.

Симоне Мартини в Пинакотеке отсутствует; этот живописец, пользовавшийся успехом и разъезжавший, пожалуй, больше всех сиенцев, оставил родному городу великолепные фрески. Зато живопись братьев Лоренцетти представлена достаточно хорошо. Если бы в Пинакотеке вспыхнул пожар, я первым делом спасал бы две небольшие картины Амброджо: «Город над морем» и «Замок на берегу озера». Во всей живописи Треченто нет равных этим двум пейзажам, и немногим мастерам позднейших веков удалось создать столь же совершенные образцы чистой живописи. Сказать это легче, чем объяснить.

«Город над морем» — серые стены, зеленые дома, красные крыши и башни — выстроен из четких форм, обрисованных поистине алмазной линией. Пространство трехмерное, но, как справедливо замечено, «утонченная конструкция перспективы у Амброджо рождается не из попыток рационализирования пространства, а — хоть это может показаться парадоксальным — имеет целью молниеносное приближение глубинных планов к поверхности картины». Пейзаж видится с птичьего полета. Город пуст, словно только что вынырнул из волн потопа. Он раскален до высочайшей степени зримости и залит янтарно-зеленым светом. Галлюцинативная реальность изображенных предметов столь велика, что сомневаюсь, чтобы какой-либо анализ дерзнул проникнуть в этот шедевр.

Пожирание картин так же бессмысленно, как пожирание километров. Кстати, музейные сторожа неистово звонят, так как на стебле ратушной башни дозревает двенадцать, что означает тарелку дымящихся макарон, стакан вина и освежающий сон. Впрочем, на братьях Лоренцетти, которые, вероятней всего, умерли от «черной смерти», заканчивается героический период сиенской живописи.

Как и положено средневековому городу, Сиена была колыбелью множества блаженных и святых, и ни один из итальянских городов не располагает такой коллекцией особ с нимбом. Один из эрудитов агиографии приводит астрономическую цифру — пятьсот имен. Сиена была также родиной девяти пап. Но поскольку черно-белый герб означал противоречивые страсти, она была равно городом мотов, золотой молодежи и женщин, против которых метали громы и молнии проповедники. Громче всех гремел св. Бернардин {121} , а женщины, тронутые его красноречием, устраивали огромные костры, на которых сжигали туфли на каблуках, благовония, зеркала. Мистические гимны приближали небо, но звучали и безбожные песни, и в Сиене был свой поэт, воспевавший земные радости, которого звали Фольгоре да Сан Джиминьяно {122} . По городу бродили нищенствующие монахи в потертых сутанах, а одна только компания расточителей была в состоянии потратить на пиры и охоту головокружительную сумму в двести тысяч флоринов. «Gente vana» [38] , — шипит сквозь зубы Данте.

Спускаясь по крутой улице Фонтебранда, мы попадаем в старинный ремесленный квартал кожевников. Неподалеку от ворот Фонтебранда находится источник того же названия. Поскольку вода в сухой Сиене, которая не является, в отличие от Рима, городом фонтанов, была большой ценностью, там устроили бассейн для стирки и лоджию, где сиенские женщины уже девять веков сплетничают о соседях. Сюда Екатерина Беникаса{123} ходила с кувшином по воду. Потом она стала святой.

Она была двадцать пятым ребенком суконщика. Имя ее матери звучит как начало арии: Мона Лапа де Муцьо Пьедженти. Девочка, родившаяся в 1347 году, уже с ранних лет отличалась незаурядной индивидуальностью. Совсем юной она вступила в доминиканский орден и вскоре стала известной личностью в родном городе, в Италии, во всем христианском мире, хотя легенда и апологеты преувеличивают ее влияние на историю.

Екатерина ухаживала за прокаженными, умерщвляла плоть и занималась международной — если можно так сказать — политикой. Вокруг нее образовалась группа почитателей-мирян, принадлежащих к разным сословиям. Она прохаживалась с ними по улицам или уходила в окрестные поля либо в сторону Флоренции, где тосканский пейзаж с оливами, кипарисами и виноградниками достигает зрелости, либо на север, где находилось излюбленное место отшельников: маленькая пустыня, сухая, как ослиная кожа. Должно быть, она обладала огромным обаянием, потому что красивой не была, о чем свидетельствует портрет Андреа Ванни{124} в церкви Сан-Доменико.