Руки Марты, спрятанные под передником, сжались, ногти вонзились в кожуру яблока. Отвернувшись от Роберта и встав так, чтобы только Томас мог видеть ее лицо, она спросила:

— Почему ты не мог мне об этом сказать, Томас? Разве ты мне не доверяешь?

— Не в том дело, что не доверяю, Марта. Просто у нас так заведено. Безопаснее и для нас, и для тебя. Если мне суждено попасться им в руки, Роберт сделает все, чтобы тебя защитить.

— Вы должны были увидеть мое лицо, а я ваше, — сказал Роберт, оторвавшись от дерева, к которому стоял прислонившись. — Хотя, по правде говоря, мне тут повезло больше, чем вам.

Томас повел ее назад на тропинку, и она, запинаясь, шла следом, размышляя над тем, что знала о его жизни до появления в Биллерике, и над тем, о чем могла лишь догадываться. Ей было известно, что он был женат и сражался в двух странах под предводительством лорд-протектора Кромвеля, теперь объявленного преступником в Англии и в колониях. Но один вопрос, который ее так мучил, до сих пор оставался не заданным.

Томас ждал ее на песчаной тропинке, стоя рядом с Робертом, и солнечный свет падал на них в виде огромных колонн сквозь пыль засушливого лета. Оба смотрели на Марту с какой-то особой серьезностью, ожидая, когда она ступит на тропку с края поляны. Если бы она сейчас повернула назад, то могла бы, пройдя мимо дома Фитча, а потом следуя изгибам ручья, добраться до дома Тейлоров. Там она могла бы взять мотыгу и начать выпалывать вьюнки, разросшиеся среди кукурузы, пока не выдрала бы все сорняки, оставив чистые полоски земли, ряд за рядом, ряд за рядом, в бесконечной череде почвы, камней и песка, пока сама не покрылась бы грязью с ног до головы. Но вместо этого Марта спросила:

— Ты Томас Морган?

Последовала совсем небольшая пауза, но не потому, что Томас прикидывал, как получше солгать, а, скорее, потому, что подыскивал нужные слова, — так медлит человек, передающий другому тяжелый груз. Марта почувствовала, что страх отступил, и вместо него ее охватило какое-то жуткое волнение, сродни боевому азарту. Перед ее мысленным взором пронеслась вереница образов: волны марширующих в боевом порядке людей, скрежет железа по коже, рев умирающих лошадей и солдат. Поэзия крови.

— Да, — ответил Томас.

Повернувшись, Роберт, не прощаясь, двинулся в том же направлении, откуда пришел, но шагов через двадцать обернулся и крикнул:

— Я буду рядом, хозяйка. Не волнуйтесь!

Некоторое время спустя Марта разломила яблоко и большую часть отдала Томасу, который съел ее в два укуса вместе с кожурой и сердцевиной, проглотив все горькие косточки — семена, которые неизменно сохраняются после гибели плода, твердые и неподатливые хранители тайн.

В последующие дни Марта редко говорила с Томасом, но всегда находила случай постоять рядом, и ощущение, которое тогда возникало между ними, домашние не осмеливались нарушить даже малейшим вмешательством. Джон перестал добродушно подшучивать и тихонько выходил из общей комнаты или хлева, если этим двоим случалось оказаться там вместе. Волнуясь из-за приближающихся родов и все больше времени проводя в постели, Пейшенс не упрекала Марту, что та слишком подолгу остается наедине с Томасом, и только просила слабым голосом, чтобы кузина то принесла пить, то поправила ей подушку.

Восемнадцатого июля начались схватки. Когда Пейшенс мылась, воды начали отходить тоненьким ручейком, и Джона с повозкой быстро послали за Мэри, которая должна была помочь принимать роды. На клочке бумаги Марта написала сестре, чтобы та привезла кистевидный клопогон, поскольку схватки были медленные и вялые. Марта знала, что Пейшенс сама ни за что не станет его принимать — она презрительно называла клопогон «корнем краснокожих дикарок», — но Марта могла бы потихоньку бросить его в бульон роженицы, если у той под конец иссякнут силы.

Пейшенс, с облегчением почувствовав, что боль мучает ее не так сильно, пребывала в решительном и веселом настроении, и они с Мартой дружески болтали о том о сем, прохаживаясь по двору, по общей комнате и вокруг кровати. Пейшенс рассуждала вслух, когда может вернуться Даниэль и что он ей привезет. Без конца спрашивала Марту, как назвать ребенка, если родится еще один мальчик, и неизменно отвергала все предложенные имена. В конце концов они остановились на Даниэле. А если родится девочка, то будет Ребеккой. Уилл, взволнованный неожиданным напряжением и нервозностью матери, маршировал взад-вперед по двору с палкой на плече вместо ружья и время от времени атаковал толпы невидимых врагов. Один за другим отряды нападавших терпели поражение, и в конце концов мальчишка сбил с ног Джоанну. Девочка разрыдалась, а Уиллу тут же досталось от Марты, отлупцевавшей героя его же палкой.

В четыре часа пополудни Марта уложила Пейшенс на кровать и внимательно исследовала шейку матки. Схватки участились, теперь между ними проходило меньше получаса, но шейка еще не раскрылась достаточно, чтобы пропустить головку младенца. Слизистая пробка полностью не вышла, и у Марты появилось искушение ее проколоть, как, по ее сведениям, делали иногда повитухи. Но часто такой прокол задевал родничок на голове ребенка или способствовал гнойному воспалению, а там недолго и до лихорадки и гибели роженицы. Решив повременить, Марта помогла Пейшенс подняться, чтобы снова походить по двору.